Хазария

Святослав, выйдя утром перед полками, был хмур. На обычное приветствие воинов ответил сдержанно. Молитву богам творил особо усердно. Потом, поблагодарив Великого Могуна и волхвов, князь обратился к дружине:

– Нынче ночью изловили мои вои хазарских лазутчиков. Те рекут, что я – хищный варяг, сродни нурманам… – Князь, помолчав, продолжил, словно отвечал на несправедливое обвинение: – Да, я варяг из рода ободритского, но не нурманского! Хотя речь нурманскую разумею и на ней с многими воями Варяжской дружины реку, которая нам ещё со времён Рурика служит. Добре ли служит, кияне? – возвысил он голос.

– Добре! – не совсем понимая, к чему ведёт князь, вразнобой ответили из полков.

– Да никогда никто из нас, княже, нурманом тебя не звал! – крикнул кто-то из темников. – Да и разве есть в том унижение? То только враги наши по народностям делить могут, чтоб столкнуть нас и ослабить Киевщину!

– Мы не унгары глупые, чтоб тем обманным речам верить! – добавил высокий, выдубленный горячими степными ветрами седоусый полковник пеших ратников, которые поздней ночью догнали конную дружину.

– А ты что скажешь, отче? – обратился Святослав к Великому Могуну, что стоял после молитвы чуть в отдалении у подножия холма.

Могун степенно огладил длинную бороду.

– А скажу я так, княже. Признаёшь славянских богов?

– Признаю!

– Чтишь Великого Триглава и Перуна как покровителя русских воинов?

– Всем сердцем чту! – отвечал Святослав, приложив руку к груди.

– Стоишь за Русь?

– До последнего вздоха за неё стоять буду! – сверкнув очами, отвечал князь.

– А коли чтишь славянских Богов и Пращуров, значит, ты – русич! – торжественно провозгласил волхв. – Ибо русичем зовётся не тот, кто лишь колером очей да волос хвалится, но тот, кто чтит заветы Богов и Пращуров, любит Русь и мыслит с нами как русич!

Святослав тряхнул оселедцем и опять обратился к дружине:

– Тогда, может, я не люб вам как воевода? Даю волю вольную – изберите себе нового князя, а я стану служить ему, как простой дружинник.

– О чём ты речёшь, княже? Как можно? – раздались недоумённые голоса.

– Ты чин свой храбростью заслужил!

– Ты – наш князь и останешься им! – заволновались воины. – А кто супротив выступит, тому голову усечём, а слово рекнёт – язык отрежем!

– Пойдём за тобой хоть на край света!

– Голову положим!

– Костьми за тебя и землю Русскую ляжем!

А варяжские дружинники стали сердито выкрикивать:

– Что с того, если мы варяги?

– Мы Киеву верно служим!

– Сколько голов своих в сечах сложили!

А кияне кричали князю:

– Да не стоит то разговоров, плюнь!

– Хазары не могут без жидовской хитрости! Что ты их слушаешь? Скоро уничтожим их змеиное племя!

Но Святослав оставался суровым.

– Это не те хазары, про которых вы мыслите, – произнёс он с усилием. – Это, к великому сожалению, старые наши друзья…

Князь кивнул, его посыльный тотчас сорвался с места и вскоре вернулся с Тайным тиуном, который в сопровождении небольшого отряда вёл троих связанных за руки пленников.

Среди дружинников пронёсся вздох удивления: все сразу узнали тысяцких княжеского войска – Олешу, сына киевского купца, боярского сына Журавина и боярича Ослоню.

– Поглядите, вои мои, – воскликнул Святослав, – вот они, хазары из Киева! Которые называли меня хищным варягом, призывали убить меня, а с хазарами заключить вечный мир!

Дружина загудела, как потревоженный улей.

– Даю вам слово, – обратился Святослав к пленным. – Расскажите, как встречались с хазарами и за что продали им свои души славянские.

Журавин с Ослоней молчали, опустив головы. И так было видно, что они признают вину. Но обычай требует не молчания, а ответа. Потому князь повторил свой вопрос каждому:

– Признаёшь ли ты, Журавин, сын боярский, что измену сотворил Киеву?

С великим трудом, не в силах глядеть на сотоварищей от охватившего его чувства позора, медленно поднял пленник свою красивую голову и молвил, превозмогая душевную боль:

– Признаю вину свою… – Он помолчал, собираясь то ли с мыслями, то ли с силой, и продолжил: – Прельстился я жизнью богатой, что в Византии увидел, потому и изменником стал… Нет мне прощения, братья, одного прошу: пусть в Киеве о том, что род запятнал, не ведают, не вина их за мой позор! – Голова тысяцкого вновь опустилась. Наступила тяжкая минута тишины.

Потом Святослав обратился к другому предателю:

– Признаёшь ли ты, Ослоня, сын тиуна Подольского, что измену сотворил?

– Признаю, – только и молвил молодой тысяцкий, так и не подняв очей на сотоварищей.

Зато Олеша вскинул голову, будто его ударили. В очах его сверкнули лютые молнии.

– Да, я встречался с хазарами оттого, что ненавидел тебя, княже! – процедил он.

– За что ж ты меня ненавидел? – спросил князь, а в душе его возник неприятный холодок.

Олеша помолчал. Потом вытер связанными руками пот со лба, тряхнул кудрями и промолвил:

– За девку мою, за Овсену… Которую ты, княже, взял, а потом бросил, как ветошь…

Святослав несколько растерялся.

– Постой, кто тебе рёк такое? С чего ты взял, что я бросил её? – И уже окрепшим голосом, перед всем войском, сказал: – Вернусь из похода, Овсена будет княжить со мной!

– Не хитри, княже! – продолжал Олеша. – Будто мы не знаем, что мать Ольга привезла в гридницу шестерых грекинь, которые живут там, тебя дожидаючись, чтоб какая из них села с тобой на престол киевский!

Над войском нависла напряжённая тишина.

Святослав помолчал, потом молвил:

– Ежели тебя на измену только лютая ревность подвигла, то я не смею ни судить тебя, ни оправдывать. Назначаю Воинский Суд, и как он решит, так и будет!

С этими словами Святослав сошёл вниз и сел среди воинов. Взамен ему на бугре собрались начальники – бояре и темники. Суд длился недолго. Вскоре вышел вперёд седой одноокий темник Издеба и рёк приговор:

– Ежели воин принимал Перунову клятву, целовал меч или копьё и давал князю слово верности, а затем слово своё преступил, за то должен быть казнён как изменник! Все трое в равной мере виновны.

Преступников вывели перед строем. Подошли три воина, поставили пленных на колени и отсекли изменникам голову.

Святослав опять взошёл на холм и молвил:

– Виновные понесли наказание. Оставляю их сирот за мной, как если бы их отцы пали на поле брани. А поскольку они были не простые воины, а тысяцкие и до преступления закона служили во славу Киева, велю похоронить их с почестями!

И схоронили Олешу, Ослоню и Журавина в придонской степи, на чужой земле. А Подолянский и Деснянский полки прошли перед могилой мерным шагом, с обнажённым мечом у плеча, и жалобно играли турьи рога, отдавая павшим последние воинские почести.

Вечером Святослав ещё переговорил с Издебой и Вороном. Потом собрал всех начальников и рёк им:

– Дабы подобного боле не случалось в дружине, повелеваю ужесточить Устав воинский. По-прежнему начальниками есть десятники, сотники, пятисотники, тысяцкие, полутемники и темники. Но отныне за каждым старшим начальником должен наблюдать младший чин: за тысяцким – пятисотенный, за пятисотником – сотники, за сотниками – десятники, за десятниками – простые воины. Младшие чины не должны в руководство старших мешаться, но вести за ними неусыпное бдение. Ежели старший чин в бою от вражеской стрелы или меча падёт и душа его отлетит к Перуну, младший должен встать на его место и крикнуть: «По слову княжескому, должны мне подчиняться, аз есмь начальник!» И кто первый так скажет, тот и примет на себя старший чин. А ежели он сам падёт в поле, тотчас иной должен встать на его место. И всяк, кто слово то услышит, должен передать по рядам имя нового начальника. И все подначальники сотские и десятские должны за указом к тысяцкому обращаться. А тысяцкий, ежели хочет что простым воям передать, даёт указ через сотников, а те – через десятников.