Петру Великому покорствует Персида

Шейх-уль-ислам метал громы и молнии, стоя на коленях. Как духовный глава мусульман, он был непримирим к неверным. «Неверные собаки» в его устах было обыкновением, хотя к собакам турки относились почти покровительственно, и стаи бродячих псов, отчасти исполнявших обязанности чистильщиков нечистот, заполонили узкие улочки старого Стамбула.

   — Священная война, джихад! — пронзительно, словно муэдзин, призывающий к молитве, вопил он. — Пусть они снова испытают мощь нашего гнева, нашу непримиримость, неотразимость нашего оружия! Пусть эти русские собаки убираются к себе!

Остальные были сдержанней. С объявлением войны России подождать, однако же войску быть в готовности выступить к границам Персии. Отправить посольство к хану афганцев Мир-Махмуду, дабы склонить его к стороне турецкой, а то и принять турецкое подданство.

Великий везир был по-прежнему сдержан и немногословен и, закрывая заседание, согласился: да, следует двинуть армию к персидским владениям и, коль скоро афганцы воцарятся во дворце шаха, отхватить кое-какие провинции. Не спускать глаз с русского царя, однако войны не объявлять.

При этом он не отрывал глаз от султанской ложи. Повелитель одобрительно кивнул. Стало быть, так тому и быть. Когда Дамад в очередной раз глянул в сторону ложи, султана там уже не было. И тогда он объявил высокое собрание оконченным.

Ахмед Третий неторопливо прошествовал в свои покои. Он позвонил в колокол, и на зов тотчас явился Бешир.

— Отнеси эти книги, и пусть Джангир ждёт меня.

Джангир был кятип — то есть библиотекарь. Учёный евнух почтенного возраста, он относился к книге с таким же благоговением, как сам султан.

Библиотека была любимым детищем Ахмеда. Он приказал снести одну из старых поварен и возвести на её месте прекрасное хранилище для книг. И теперь оно радовало его взор изяществом пропорций, напоминая малый дворец.

Книгам свободно дышалось в этой библиотеке, ибо она принадлежала султану султанов, и всё в ней было соразмерно, всё радовало и взор и душу.

Сказано — книги. Но то были по большей части произведения искусства, рукописного и графического. Лучшие писцы отточили свои каламы, лучшие художники создавали миниатюры, не жалея киновари, золота и цветной туши. Грубых печатных книг на полках почти не было. Однако Ахмед уже задумывал создание печатни и повелел отыскать знающих дело людей.

Послеполуденный сон освежил султана. Он направил свои стопы в библиотеку. Душа уже почти остыла после Великого Дивана с его криками и заклинаниями, поход русского царя разве что углубил поперечную морщину на лбу. Султан совершенно как простой смертный не любил тревог и огорчений. Он считал, что мирской шум не должен достигать его ушей, он должен быть заглушён по пути к его покоям. Разве мало у него вельмож, чиновников, имамов — словом, тех, которые обязаны переварить все тревоги и огорчения. Разве не за это платят им серебром из государственной казны?!

Учёный скопец Джангир трижды согнулся перед ним в поклоне и распахнул дверь. В хранилище было прохладно и пахло розовыми лепестками: ими была доверху наполнена ваза из оникса, стоявшая на столе.

Он тонкими пальцами, не знавшими иной работы, перебирал листы рукописей, пока что теша взор. Душа и сердце будут насыщаться потом, когда он углубится в чтение, когда сделает выбор, ибо среди книг тоже есть возлюбленные точно так же, как девы в его гареме.

Джангир застыл в терпеливом ожидании. Повелитель нетороплив, он будет долго перебирать листы, любуясь миниатюрами, выхватывая взором строки и пробуя их на слух и на вкус. Губы его шевелились, иногда исторгая звук.

   — Омар ибн Аби Рабиа... Тысячу лет назад сочинённые строки. Тысяча лет прошло, а они живы и будут жить: вот послушай, Джангир:

Увы, Джангир, тебе эти радости неведомы. Быть может, Аллах решил пощадить тебя, ибо, где радости простых смертных, там и муки, и трудно сказать, чего более. Вот:

«Я стар, — подумал Ахмед, закрывая книгу, — но меня теснят ещё желания. И строки поэта, как дрожжи, поднимают их. Нынче вечером я забудусь в объятиях, и призрак русского царя вовсе отлетит. Говорят, он тоже в моём возрасте и столь же сластолюбив, сколь и я. Но у него нет гарема и всего одна жена. Несчастный! Поистине, Аллах милостивый отличил нас, правоверных, дав нам счастье пользоваться ласками четырёх жён и множества наложниц».

   — Возьми эту книгу, Джангир, и неси её за мной. Я наслажусь сполна стихами, а уж потом постараюсь оживить строки поэта.

Ахмед просил подготовить ему Фариду. Теперь он решил взглянуть на неё из своего окна, откуда открывался вид на двор и бассейн с фонтаном, где в это время, спасаясь от жары, плескались нагие наложницы.

Фарида — значит ценнейшая, жемчужина. Что ж, избрав её, он был прав. Даже имя её подтверждает его правоту. К его услугам была и зрительная труба — прекрасное изобретение гяуров. Он приложил её к глазу и долго водил в разные стороны, отыскивая свою жемчужину. Вот и она. Солнечные блики играют на её влажных упругих грудях, на покатых плечах, на мраморной шее. Голова откинута назад — она чему-то смеётся...

Его возбуждали эти картины, и нередко он долго проводил в созерцании игр и любви дев. Да, они не таились ни от подруг, ни тем более от своих бесполых стражей: устроившись где-нибудь в тени, парочки предавались ласкам. Их губы и пальцы были всё время в движении, проникая друг в друга, а глаза полузакрыты в истоме. Наконец тела сотрясала дрожь, обе замирали и долго лежали неподвижно, задрёмывая. А потом шли к фонтану для омовения.

Он не мог запретить эту любовь, хотя кызлар-агаси [81] Бешир делал такие попытки, как видно думая угодить своему повелителю. Нет, запреты здесь бессмысленны: молодая плоть, разбуженная им, султаном, требовала своего. Томительное бездействие побуждало. Сказать по правде, он даже любил глядеть на эти ласки — они возбуждали. Греки называли это лесбийской любовью, она была воспета их знаменитой поэтессой Сафо, или Сапфо, о ней упоминал кто-то из арабских мудрецов, кажется, Ибн-Фарадж... Греховна ли однополая любовь? Скорей всего, нет: о ней молчит священная книга Коран, молчат и законы шариата. Да и само слово «любовь» — а это, несомненно, любовь — исключает греховность. Кто-то из его предместников на троне предавался любви с мальчиками, предпочитая её любви гаремных дев. А кто-то забавлялся и с теми и с другими — как ни непроницаемы дворцовые стены, они хранят молву и разносят её.