Дьявол против кардинала<br />(Роман)

Солнце уже садилось за горизонт, когда путники достигли Тионвиля, и изнемогающий от усталости юноша почти свалился с коня. Его спутник помог ему добраться до комнаты на постоялом дворе и пожелал доброй ночи.

Поутру мальчик, который, похоже, спал, не раздеваясь, продолжил свой путь в карете. Он сильно спешил, досадовал на остановки, когда нужно было покормить лошадей или дать им отдохнуть, сам наскоро перекусывал хлебом с водой, а когда возница предлагал выйти и размять ноги, лишь отмахивался: «Нет-нет, поезжай скорей!»

К вечеру третьего дня вдалеке показались стены Намюра. Не доезжая города, у дороги стояли несколько верховых, которые как будто кого-то ждали. При виде кареты один из них сорвал с головы шляпу и поскакал навстречу. Спрыгнул с коня, распахнул дверцу:

— Моя маленькая Анжелика!

Маргарита Лотарингская обвила руками шею Гастона. Она смеялась и плакала и целовала его мокрыми солеными губами.

— Дай же мне на тебя посмотреть!

Гастон запустил пальцы в ее пышные волосы — и парик остался в его руке. Маргарита смотрела на него жалобно и виновато, робко теребя пальчиками прядь обкорнанных волос. Гастон расхохотался:

— Ты самый храбрый и верный мой солдатик и самая прекрасная женщина на свете!

Усталых лошадей распрягли и заменили свежими. Гастон с Маргаритой вновь сели в карету и не спеша поехали в Брюссель.

— Я никогда не верила в то, что пишут в романах о принцессах-изгнанницах, и вот теперь это случилось со мной, — говорила счастливая Маргарита, прижимаясь к мужу.

— В романах все кончается хорошо, и у нас будет так же, — отвечал Гастон, целуя ее.

— Вы представите меня ее величеству, вашей маменьке?

— Моя маменька уже почти год как не желает меня видеть! — Гастон откинулся на подушки кареты, и его голос стал резким, почти злобным. — Втянула меня во всю эту ссору и бросила, а я вот теперь воюй с голландцами за испанцев! Было б у меня столько денег, сколько у нее упрямства! Она теперь все Богу молится — черт бы побрал ее монахов!

Гастон стукнул кулаком по колену. Маргарита испуганно съежилась. Принц это почувствовал и снова притянул ее к себе.

— Бедная моя девочка! — сказал он горько. — Во что я тебя втравил! Ты выходила замуж за будущего короля, а вышла за наемника, за ландскнехта!

— Я вышла за того, кого люблю! — Маргарита сжала ладонями его лицо и повернула к себе. — Господь соединил нас на земле, и мы будем вместе в горе и в радости, и будем жить долго и счастливо, и умрем в один день!..

…Инфанта Изабелла приняла их, лежа в постели.

— Что с вами, тетушка? — участливо спросил Гастон, встав перед ней на колени. — Уж не заболели ли вы?

— Слегка простыла, — улыбнулась инфанта. — Во время крестного хода.

— Ах, как вы неосторожны, тетушка! — воскликнул Гастон. — Ходите петь псалмы в одной рубашке, а ведь уже не лето!

Старушка шутливо ударила его по губам.

— Мне уже больше пристало думать о душе, чем о своем бренном теле. Скоро Господь призовет меня к себе, и я должна быть к этому готова.

Она перевела взгляд на Маргариту, застенчиво стоявшую у входа.

— А это и есть твоя женушка? Подойди, дитя мое!

— Благословите, тетушка! — Маргарита тоже упала на колени рядом с Гастоном.

— Благословляю, — Изабелла перекрестила их иссохшей рукой. — А теперь ступай, душенька, отдохни с дороги.

Маргарита ушла вслед за служанкой, а инфанта удержала Гастона подле себя.

— Я скоро умру, — сказала она, глядя ему прямо в глаза.

— Боже мой, тетушка, что вы такое…

— Не перебивай! Я скоро умру, и ты должен исполнить мою последнюю волю.

Гастон наклонил голову в знак согласия и внимания.

— Прежде всего, обещай мне любить свою матушку, помогать ей и утешать ее.

Гастон хотел было что-то сказать, но передумал и снова кивнул.

— А еще обещай примириться с братом и вернуться во Францию. Он простит тебя, он настоящий христианин.

— Да, тетушка, — тихо отвечал Гастон, не поднимая головы и не утирая крупных слез, катившихся по щекам. — Я вернусь во Францию и никогда больше не пойду против короля…

Его высокопреосвященство был поглощен важными государственными делами. С раннего утра и до поздней ночи он разбирал бумаги, читал донесения, составлял записки для короля; секретари работали, не покладая перьев; в приемной, сменяя друг друга, толпились иноземные послы, министры, откупщики, ученые и литераторы; то и дело являлись гонцы из разных мест со срочными известиями. Невозможно было себе представить, как в одной голове, к тому же посаженной на столь хлипкое тело, можно удержать все эти разношерстные, но в равной степени важные сведения, ничего не упустив из виду и не перепутав.

Более всего кардинала занимали внешние дела. С тех пор как шведский король Густав-Адольф погиб в битве при Лютцене, из колоды его преосвященства выпал крупный козырь. Австрийский император Фердинанд II мог теперь воспользоваться случаем и восстановить мир с протестантскими государями, взяв Францию в кольцо. Этого мира, то есть усиления Габсбургов, нельзя было допустить, как нельзя было допустить и прекращения войны между Испанией и Голландскими провинциями.

Теперь многое зависело от того, на чьей стороне выступит знаменитый Валленштейн, до сих пор воевавший за императора. Его шпага стоила дорого: Мария Медичи не смогла набрать денег, чтобы направить ее против войск своего сына. Но оказалось, что предводитель наемников не только корыстолюбив, но и амбициозен: его мечтой было стать королем Богемии. Ришелье тайно пообещал ему союз и признание в обмен на его услуги, однако вскоре после этого Валленштейн был убит в своем замке по приказу Фердинанда. Людовик не пожалел о смерти полководца, предавшего своего сюзерена, но Ришелье понимал, что его кончина приблизила тот день и час, когда Франции придется открыто вступить в войну против Габсбургов. После аннексии Лотарингии Карл IV отрекся в пользу брата-кардинала и поступил на службу к императору. Благодаря его поддержке имперские войска, соединившись с испанцами, разбили шведов при Нердлингене. Теперь война была вопросом месяцев, а может быть, и дней.

Однако казна была пуста, солдат не хватало, как, впрочем, и командиров: Ла Форсу уже перевалило за семьдесят, он, правда, еще держится молодцом, но смены ему нет… Война требует денег, а чтобы их раздобыть, придется выколачивать новые налоги. Кардинал знал, что король против неоправданных расходов и введения новых поборов, крестьяне бунтуют, но как поступить иначе?

Слушая хвалебные оды в свою честь, которые наперебой строчили придворные поэты, Ришелье не давал себя убаюкать красивыми словами. Он знал, что его ненавидят, и мучился этим. Ему было важно, чту о нем думают, а главное — что думает о нем король. Для этого нужно было повсюду иметь глаза и уши. И что ни говори, а смерть страшила его — смерть нелепая, от руки продажного убийцы, направленной тупоголовым упрямцем, смерть, которая не дала бы сбыться его замыслам и в конце концов погубила бы Францию.

Это были не пустые страхи: шпионы его высокопреосвященства перехватили письмо королевы-матери к ее дочери Кристине: Мария Медичи подробно описывала колдовские приемы, к которым прибегала, чтобы свести кардинала в могилу, и сообщала, чту станет делать после его скорой кончины. Перехваченное письмо чудесным образом вернуло кардинала к жизни, когда тот, действительно, лежал при смерти. Не менее тревожные вести приходили из Турени: оставив мужа и детей в Кузьере, герцогиня де Шеврез со своей любимицей Шарлоттой поселилась в Туре, вела там беспечную жизнь и открыто говорила в салонах об убийстве Ришелье. За ней неотступно следовал новый восторженный поклонник — двадцатидвухлетний принц де Марсильяк, изгнанный из Парижа за невоздержанность языка и настойчивые ухаживания за Анной Австрийской. Вот таких влюбчивых молокососов и надо опасаться: видно, участь Шале их не напугала.

Что-то теперь поделывает «его податливое высочество»? Опять отправился на осаду Маастрихта, взял у испанцев деньги на новую армию, а сюда шлет гонцов — обещает вернуться, если король уплатит его долги и сделает Пюилорана герцогом. Кому он дурит голову? Ладно, лишь бы вернулся — все-таки легче будет за ним присматривать…