Дьявол против кардинала<br />(Роман)

Правда, у Ришелье и без того хватало забот: через своих шпионов он внимательно следил за тем, что затевается в Брюсселе и в Нанси. Сам по себе Карл Лотарингский ничего не представлял, однако за его спиной стоял император Священной Римской империи, к тому же он явно рассчитывал, сделав Гастона своим зятем, поставить его во главе мятежников в самой Франции.

Порохом еще не запахло, но война уже велась — на бумаге. Париж наводнили памфлеты против Ришелье, написанные ядовитым пером Матье де Морга по просьбе Марии Медичи. Свои ответы кардинал публиковал в недавно созданной «Газете» бывшего врача Теофраста Ренодо, другим постоянным корреспондентом которой был сам король. При дворе как никогда процветали подозрительность, наушничество и доносительство; одни ставили на короля и кардинала, другие — на королеву? мать и Гастона. Гизы, бывшие в родстве с Лотарингским домом, вели себя вызывающе; когда в Провансе, доведенном до отчаяния неурожаем и эпидемией чумы, начались беспорядки, губернатор герцог де Гиз не только не принял мер к их подавлению, но наоборот, всячески их разжигал. В Прованс отправили войска, и герцог бежал в Брюссель. Гизам издавна противостоял клан Конде-Монморанси, и когда Анри де Монморанси опубликовал обидные стихи против герцога де Шевреза, весь двор затаил дыхание в предвкушении громкого скандала.

Тот не замедлил последовать. Судьбе было угодно свести оскорбленного и оскорбителя на выходе из Лувра. Едва завидев своего обидчика, Шеврез устремился к нему:

— А, вот ты где, жалкий прохвост! Ты мне заплатишь за свой гнусный пасквиль!

Монморанси резко обернулся в его сторону:

— Я вижу, сударь, мне придется научить вас хорошим манерам! И я готов дать вам урок прямо сейчас!

Взвизгнули шпаги, вытащенные из ножен; плащи и шляпы полетели на землю. Шеврез был слишком возбужден; Монморанси действовал четко и хладнокровно. Напористыми выпадами он теснил своего противника и, наконец, ловким приемом выбил из его руки оружие. Усмехнулся в пшеничные усы, тряхнул роскошной шевелюрой, иронично отсалютовал шпагой. Глаза Шевреза налились кровью, он с ревом бросился на врага, словно разъяренный бык. Монморанси, не ожидавший такого, был сбит с ног; противники покатились по земле; Шеврез выхватил кинжал.

— Господа, господа, немедленно прекратите! — двое гвардейцев вцепились в Шевреза, пытаясь оторвать его от Монморанси; еще четверо спешили им на помощь. — Указом короля дуэли запрещены!

Врагов, наконец, разняли; послали за капитаном. Не дожидаясь его прихода, Шеврез, как был, без шляпы, вскочил на коня и ускакал.

— Вы с ума сошли! — Мари ворвалась в кабинет мужа, пылая от гнева. — Прямо в Лувре, среди бела дня! Вы погибели моей хотите?

— При чем тут вы? — огрызнулся Шеврез.

— Дуэли караются смертной казнью! Вы забыли, что сталось с Бутвилем и Ла-Шапелем?

— Что-то мне не верится, что вы боитесь остаться вдовой! — Шеврез вскочил с кресла и встал, набычившись, перед женой. — По мне, так вы только того и ждете! Так не дождетесь же! И не смейте равнять меня с этим мальчишкой Бутвилем! Я свою кровь проливал за короля, и он не станет судить меня за дуэль с жалким прохвостом, тем более что я его не убил! О чем искренне сожалею, — буркнул он, снова садясь.

— Какой болван! — Мари воздела руки к потолку. — Конечно, вас не казнят! Вас сошлют в какую-нибудь глушь, в Прованс! И не надейтесь, что я поеду с вами! — она круто развернулась на каблуках и ушла.

Все еще клокоча, Мари вернулась к себе, бросилась к столу и схватила перо. Ответ на ее письмо пришел очень быстро: кардинал просил ее не расстраиваться по поводу досадного происшествия и любезно обещал все уладить. В виде наказания Шевреза на две недели выслали в Дампьер.

…В начале зимы Гастон решился на военную вылазку, но потерпел поражение от Ла Форса и вместе с войсками отступил в Люксембург. Людовик с армией подошел к границам Лотарингии и томился от скуки в Меце. Охотиться было нельзя, заняться — решительно нечем. Король проводил дни в постели, предаваясь меланхолии, рисовал шаржи, а потом сжигал рисунки на пламени свечи. Ришелье, оставшийся в Париже, знал, как опасно для Людовика бездействие. Он вновь сделался музой герцогини де Шеврез, вдохновив ее еще на несколько писем к Карлу Лотарингскому. Шестого января Карл и Людовик встретились в Вике и заключили договор о союзе. Сверх того, Карл пообещал всячески препятствовать браку своей сестры с Гастоном Орлеанским.

Герцог кривил душой: он знал, что три дня назад Маргарита с Гастоном обвенчались, после чего принц, вступив в права супруга, уехал к матери в Брюссель.

Глава 5

БРАТ НА БРАТА

Летом Анри де Монморанси переезжал из Монпелье в свой замок в Пезена, стоявший на высоком холме, откуда открывался чудный вид на виноградники, на заросшую густым кустарником равнину, еще не выжженную солнцем, и на серебристую ленту Эро. Вслед за ним туда устремлялся весь его «двор», и балы, приемы, балеты возобновлялись на новом месте. Хозяин замка любил и умел веселиться; подъемный мост всегда оставался опущенным, а ворота открытыми; из залов доносилась приятная музыка, а поварята на кухне без роздыху крутили над огнем вертелы с насаженными на них тушами.

Вечером дорога к замку была освещена тысячей факелов — точно огненная змея, извиваясь, ползла в гору; в залах же было светло, как днем, от сотен зажженных свечей. Герцог переходил из зала в зал, беседуя с гостями, лукаво посверкивая карими глазами и улыбаясь в пышные усы. Никто и не представлял, как тяжело у него на сердце, и какие думы тревожат его, не давая покоя.

В Брюсселе полным ходом шли приготовления к военной кампании: Гастон намеревался пройти через Бургундию и Овернь, при этом Карл Лотарингский завоюет Шампань, а губернатор Кале сдаст город испанцам. На успех можно было рассчитывать в том случае, если на сторону заговорщиков перейдет Лангедок, подвластный Монморанси. Весь прошлый год в разных уголках страны вспыхивали волнения крестьян, вызванные недородом; жители Лангедока восставали против взимания податей комиссарами Ришелье. Недовольство королевским министром росло, но…

Во Франции едва-едва утихли Религиозные войны, и что же — снова брат на брата? Монморанси был миролюбивого нрава, хотя даже самый дерзкий наглец не посмел бы обвинить его в трусости. Ему предстояло принять тяжелое решение: Гастона не удержать, тем более что принца изо всех сил подталкивает королева-мать и субсидируют испанцы, восстание может вспыхнуть в любой момент, и в этом случае он сам окажется между двух огней — между королевской армией и повстанцами.

Герцог перехватил встревоженный взгляд жены и ободряюще улыбнулся ей. Фелиция состояла в дальнем родстве с королевой-матерью и ненавидела кардинала. Когда месяц назад казнили Луи де Марильяка, Монморанси и сам возмутился: со старым воином расправились в назидание тем, кто дерзнул бы выступить на стороне мятежников, это было очевидно. А такие непременно найдутся. И все же на письмо Ришелье, наверняка знавшего о планах «брюссельцев», герцог ответил искренними уверениями в преданности.

Улыбаясь дамам, раскланиваясь с именитыми соседями, Монморанси прошел через анфиладу парадных зал и поднялся по лестнице на другой этаж. В кабинете его уже давно дожидался епископ Альбигойский.

Епископ сидел в кресле, сцепив тонкие белые пальцы; герцог медленными шагами расхаживал по кабинету, стараясь не смотреть в его сторону, и покусывал ус. Молчание слишком затянулось, и прелат решился его нарушить.

— Гонец уезжает в Брюссель сегодня вечером, что передать его высочеству?

Монморанси остановился вполоборота к епископу. Его сердце разрывалось на части. Он искренне любил Гастона за веселый, незлобивый нрав, и понимал, что тот сейчас совершает величайшую ошибку в своей жизни. А он сам? Как ему быть?

— Передайте его высочеству, чтобы он ждал моего сигнала и ни в коем случае не выступал раньше, — сказал он, наконец.