Призвание варяга (von Benckendorff) (СИ)

Иной раз я лепила снежок, иль поднимала снежок дедушки, а он пах камфорой — я растирала ему культю ноги камфорным спиртом… У нас с ним руки всегда пахли камфорой…

Лицо Государыни вдруг меняется. Она закусывает губу и лицо ее будто трясется. Затем она начинает рассказ:

"Я тоже любила снежки. Мой отец, верней — муж моей матери был генералом в армии Железного Фрица и редко когда навещал нас. Он был очень жадный, холодный и скупой человек. Я никогда не любила его… Зато я любила моего крестного.

Когда он приезжал к нам из Берлина — начиналось веселье! Он привозил с собой гору подарков: сладости, игрушки, обновки для меня, и для матушки… Много ли нужно вечно голодной и бедной принцессе для счастья? Крестный же и привозил в наш дом Счастье…

Потом он опять уезжал к жене и детям в Берлин и я оставалась его ждать… Летом мы играли с ним в мяч, а зимою в снежки… Однажды мы с ним слепили такую большую снежную бабу, что она была ростом с крышу! Когда приехал муж моей матери, он разозлился — баба мешала подъехать к крыльцу и он приказал разломать ее…

И тогда матушка сказала ему:

— Сломай ее сам, коли смелый!

Я впервые увидела — насколько мать его презирала… А он вдруг испугался, замахал на нее руками и баба простояла у меня под окном до самой весны. Она почернела и принялась оседать, когда снова приехал крестный и мы с ним вместе разломали дурацкую статую…

Перемазались тогда… И смеялись до колик…

А потом… Крестный привез большой торт и мы втроем ели его с подноса — ложками, точно свиньи… А мама с отцом кормили друг друга тортом с ложечки, очень смеялись, да измазались тортом. Я так смеялась, глядя на них, а потом…

Мы запивали торт — кофе. Черным и горьким кофе. И я, поднеся чашку к губам в очередной раз, увидала в кофе — свое отражение. А перед глазами — как раз крестный целовал мою мать…

У меня помутился рассудок… Я увидала перед собой два похожих лица. Слишком похожих, чтобы это было случайным! И сразу мне пришло в голову, что крестный всегда приезжает тогда, когда муж моей матери покидает наш замок. Верней, крестный всегда присылает письмо и сей человек сразу же едет в командировку…

Я поставила чашку на стол и не могла смотреть на отца. А он вдруг будто почуял мое настроение, встал со своего места и вместе со стулом подсел вдруг ко мне.

Он провел рукою по моей голове и спросил:

— Ты знаешь, что мы двоюродные с твоей матерью?

В груди у меня что-то сжалось, и я прошептала:

— Знаю, папочка…

У отца перехватило дыхание. Он поцеловал меня в обе щеки и:

— Я… Мы пытались бежать из дому… Ни в одной германской стране нас не приняли. По германским законам мы — брат и сестра и не имеем права на брак. А твоя мать была уже тобой в тягости…

Тогда я купил ей мужа, страну и королевский престол… И я хочу, чтоб самая старшая из моих дочерей была — Счастлива. И я сделаю все, чтоб и у тебя была — пусть крохотная, но — Империя и царский венец! Ты — веришь мне?!

Я вцепилась в отца руками, я облилась слезами, ибо мне стало так хорошо, сладко и больно в его объятиях… И я прорыдала:

— Я верю тебе, папочка…

Прошли годы. Я стала Наследницею Престола России. Моя сестра (из законных) была уж сговорена к браку с Наследником Прусской Короны. Самая младшая же из нас еще не появилась на свет, но и ее дождалась Корона Ливонии. Отец умел выполнять обещания.

Правда… Фридрих Великий пошел на мой брак лишь потому, что отец наплел ему, что я — великий разведчик. Прусский король надавал мне массу приказов, за исполнение коих в России мне б полагалось десять усечений головы сряду! Но стоило мне прибыть в Санкт-Петербург, как кто-то из моей свиты сразу "донес" про сии поручения и всех немцев сразу же выгнали.

Лишь потом я поняла, насколько был мудр мой отец. Сыск русских находился в зачаточном состоянии и пруссаки водили их за нос буквально во всем. И со зла русские ловили кого придется и — сразу казнили, не обременяя себя доказательствами. Много погибло невинных, но столь частыми казнями русские повывели и всю нашу разведку, так что — в сей жестокости был толк.

Меня же не тронули, ибо я уже была единожды "схвачена" и теперь за мною следили в сто глаз. Именно потому, что за мною следили — я оказалась вне подозрений!

Это я поняла потом… А так — был период, когда я готова была руки на себя наложить. Я как раз родила Павлушу и у меня его сразу отняли… Не дали единого разика — грудью его покормить! (Корми своего малыша только грудью! Чем дольше, тем лучше. Меня с тобой матушки кормили грудью и мы с тобой — толковыми выросли, а Павлуша мой… Что с него взять — грудью не кормленный!)

Слонялась я по дворцу — никому не нужная, всеми забытая. И вдруг однажды — слышу кто-то поет… "Nonne und Graf". Когда отец был вместе с матушкой, они всегда вместе пели "Монашку и Графа"…

Я тайком подошла… Один из моих офицеров стоял на посту и тихонько пел себе под нос. У меня отобрали всех моих немцев и в охране остались одни только русские… Средь них никто не мог знать сию песню!

Слушая офицера, я невольно шумнула и он услышал меня. Он сразу прекратил петь и вытянулся по стойке. Я подошла ближе…

Гриша был настоящий красавец, — стройный шатен, кровь с молоком, гренадерская стать… У меня аж сердце в пятки ушло. А на уме: "Я родила им Наследника. Теперь я никому не нужна. Государыня при первой возможности пострижет меня в монастырь. Так чего ж теряться? Последние денечки на свободе хожу…"

Я спросила его:

— Ваш голос — хорош. Где вы услышали сию песню?

Он щелкнул мне каблуками:

— Моя матушка любила мне ее петь перед сном!

— Ваша матушка?! А откуда она знает немецкие песни?

— Моя матушка — урожденная баронесса фон Ритт! Это по отцу я — Орлов. Григорий Орлов — к вашим услугам!

Я обомлела. Я и представить себе не могла, что в моей свите могут быть немцы! Ну… Пусть хотя бы наполовину.

Я не знала что и подумать и побежала за разъяснениями к садовнику. Он был англичанин, а мы с тобой в родстве с английской короной и, когда из России выслали немцев, я знала, что англичане — мне не чужие. (Чутье не обмануло меня, — наш садовник оказался резидентом "Интеллидженс Сервис" в России и через много лет возглавил сие заведение. С моей помощью, разумеется.)

Я спросила его, — что он думает на сей счет? И тогда англичанин, поклонившись, сказал мне:

— Мадам, вы еще слишком молоды и не понимаете поступков людей. Ваш же отец с самого первого дня знал, как именно поступит Государыня Всея Руси. Вы можете сердиться на Елизавету, но в сущности это — очень добрая женщина. Истинная полячка.

Мать ее — полька. Екатерина Скавронская. И пока Елизавета была маленькой, из ее окружения то Петр Второй, то Государыня Анна убирали поляков. Боялись, что польские родственники настроят девочку на свой лад. Вплоть до того, что маленькой Лизаньке запрещалось петь польские колыбельные — так, как пела их ей ее матушка. И девочка сего не забыла.

Теперь она — Государыня и из принципа окружила себя поляками. Воронцовы, Чернышовы, Шуваловы, Разумовские, Шереметьевы…

Это все — польская шляхта с примесью русской крови. Чистых же поляков среди них нет, ибо тех когда-то повывели, и Государыня привыкла жить среди "русских поляков".

Запомните же, — Государыня может быть глупой, строптивой и необразованной женщиной, но у ней — доброе сердце. Все ваше окружение — обязательно русское, но с обязательной примесью родной вам — немецкой крови. Государыня настояла на этом. Она сказала:

"Я сама прошла через весь этот ад и, как добрая христианка, не хочу, чтоб невестка моя так же мучилась! Может быть, когда я стану старенькой, она позаботится обо мне, а не вырежет всех, как я — семя чертовой Иоанновны! Я слишком озлобилась, а Катарина не должна жить в этой злобе…"

Запомните же — вас окружают ваши друзья и приверженцы. Можете на них положиться всецело — русские немцы в одной вас видят надежду и спасение от произвола русских поляков!