Смех дьявола

Позже мы вернулись, чтобы найти его. Он казался спящим, лицо его было спокойно, тело не имело видимых повреждений. Он похоронен на деревенском кладбище в ожидании позднейшей перевозки в фамильный склеп. Все его товарищи скорбят о нем. Он шел навстречу смерти. Может быть, он искал ее? Если бы я рассказал вам, что он проделал в Гербшейме, вы мне поверили бы и вы были бы удивлены. Смерть притягательна. Это тайна. Незаурядные люди, совершая самоубийство и прикасаясь таким образом к таинству, обычно оставляют записку, где пишут только: «Не старайтесь понять, я сам не знаю… «Я не думаю, чтобы на самом деле можно было объяснить, почему рискуют своей жизнью на войне. Так делают, потому что «так делается». Лоран не оставил записки, и это хорошо. «Прекрасный офицер», — сказал мне полковник. В устах этого скептика такие слова звучали как особый комплимент. Но для меня он значил больше, он был человеком настолько доблестным, что можно было принимать его слабости.

Мадемуазель, я разделяю ваше горе и искренне соболезную вам. Прошу вас верить в мои искренние чувства, как и в мою печаль.

Жорж Бюи».

Итак, он присоединился к Камилле. Несмотря на свое горе, Леа находила, что для него это хорошо. Да, конечно, был Шарль и — было, как бы трусостью оставить его только на попечении семьи Дельмасов, но Лоран больше не хотел жить.

— Мадемуазель Дельмас, мы попросили вас явиться, чтобы сообщить о вашем ближайшем задании. Вы назначаетесь сопровождать от Брюсселя до Канн тяжело раненного британского офицера, который проведет для выздоровления несколько недель на берегу Средиземного моря.

Леа с трудом сдержала радость. С каждым днем ее работа становилась для нее все более тяжелой. Водить машину по разбитым дорогам — небольшое удовольствие, но подбирать раненых, оказывать им первую помощь, слышать их стоны, видеть их слезы, слышать, как перед смертью они зовут мать, вытаскивать новорожденных из-под развалин, жить в грязи, крови, гное и нечистотах — было нескончаемым ужасом.

После сообщения о смерти Лорана ее кошмары стали неотвязными. Не проходило ночи, чтобы ей ни привиделась Камилла, ползущая к своему ребенку, человек из Орлеана со своим ножом и ни прислышались крики агонизирующей Бернадетты Бушардо. Кровь днем, кровь ночью, она боялась засыпать, а утром просыпалась с тоской на сердце. Может быть, она лучше выносила бы все это, если бы ее новые подруги, кроме Жанины Ивуа, и особенно ее начальник не относились бы так ревностно к ней и не насмешничали по разным поводам. Ей поручалась самая грязная работа: чистка обуви, мытье машин, подметание в кабинетах. Сначала она принимала все, думая, что это является частью ее обязанностей, но очень скоро поняла, что это совсем не так. В ответ на ее возражения ей дали понять, что могут обойтись и без ее услуг. Поэтому велико было ее удивление, когда ей доверили поручение, сколь важное, столь и приятное.

— Я вижу, вас это удивляет, — продолжала ее собеседница, — это объясняется только вашим знанием английского. Вы хорошо говорите по-английски, правда? Так записано в вашем деле.

Леа подтвердила, опасаясь, что ее попросят сказать несколько фраз на языке Черчилля. Ее знание английского ограничивалось рамками изучения в школе и уже несколько лет не поддерживалось. — Вы отправитесь завтра с эшелоном, направляющимся в Бельгию. В Брюсселе вы установите контакт с организациями бельгийского Красного Креста. В этой папке вы найдете необходимые сведения и документы, позволяющие вам передвигаться по Бельгии и Франции. До вашего отъезда вы можете быть свободны. Счастливого пути.

— Спасибо, мадам. До свидания.

Леа воспользовалась своей кратковременной свободой, чтобы привести в порядок прическу в парикмахерской, устроенной в бараке, недалеко от замка. Выйдя оттуда с подстриженными чистыми волосами, она почувствовала себя другим человеком и стала смотреть в будущее с некоторой надеждой. В эту ночь у нее не было кошмаров.

На следующий день она попрощалась с девушками и без сожаления покинула этот северный район.

30

Если бы не эти раненые, набитые в небольшие вагоны, не эта сутолока, где преобладали формы союзников, Леа могла бы представить себе, что она в отпуске. Уже около месяца она вела беззаботную и праздничную жизнь в компании со «своим» раненым.

Сэр Джордж Мак-Клинток, полковник армии Ее Величества, был оригиналом — ирландец, предпочитающий «бурбон» чаю, карты для игры в покер картам Генерального штаба, любитель толстых сигар. Человек с тонким юмором, храбрый до безумия и охотник за юбками, как гвардейский лейтенант, — говорили товарищи, — и вдобавок очень богатый человек. Вот о ком Леа была назначена заботиться. Раненый около Динана во время наступления в Арденнах, он видел смерть слишком близко, чтобы экономить те дни, которые ему осталось прожить. Как только он начал ходить на костылях, жизнь Леа превратилась в вихрь: коктейли, прогулки в парках, балы, пикники, поездки на море, экскурсии в глубь страны. Он хотел, чтобы она все время была около него, говоря, что, едва он ее увидел, он понял, что его жизнь пойдет по-новому, благодаря этой маленькой француженке с растрепанными волосами, с соблазнительным ртом, с глазами гордыми и беспокойными и с восхитительным телом, которое он угадывал под плохо скроенной формой. Он потребовал с помощью нескольких пачек фунтов стерлингов, чтобы ей предоставили в отеле «Мажестик» комнату рядом со своей.

В первые дни он много спал. На пятый день вечером он попросил, чтобы ему помогли спуститься в обеденный зал гостиницы. Когда он увидел Леа, севшую напротив него в своей форме, в безукоризненной блузке, с тщательно завязанным галстуком, в начищенных туфлях, у него начался тик.

— У вас нет никакой другой одежды? — спросил он у нее с кислым видом и с тем акцентом, который вначале развлекал Леа.

Она покраснела и почувствовала себя некрасивой.

— У меня нет ничего другого. Если вам стыдно за меня, я могу обедать в моей комнате.

— My dear, извините меня, я не хотел сделать вам больно. Вы очень милы в таком виде, но… это несколько монотонно.

На следующий день к Леа в гостиницу явились портные и сапожники с Круазетт. Сначала она отказывалась, но сдалась, не устояв перед вечерними платьями, одним из черного муслина, другим из зеленой тафты, и перед восхитительными итальянскими лодочками из настоящей кожи — неслыханная роскошь! Так как вечера еще были свежими, он потребовал, чтобы она взяла короткую накидку из чернобурки.

Еще через день она сопровождала его на вечер в саду, устроенный американским клубом. Он был горд ее успехом. Ему было для кого просить принести бокал шампанского, апельсиновый сок, лимонад, тарелку с пирожными, мороженое или фрукты. Леа смеялась, вновь обретя кокетство беззаботной избалованной девушки.

В начале марта, получив почту из Лондона, Джордж Мак-Клинток объявил ей, что он отзывается в Англию. Леа упросила его увезти ее с собой: ни за что на свете она не хотела возвращаться в Амьен.

— Я вам еще понадоблюсь, — говорила она.

— Теперь вы всегда будете мне нужны, — сказал он с нехарактерной для него серьезностью.

— Вы убедитесь в этом, — сказала она с облегчением.

Он улыбался, думая об административных трудностях. Это было непростым делом — получить согласие французского Красного Креста в Каннах, потом в Париже. Приказ о командировке Леа имел внушительное количество печатей.

Несмотря на бомбежки и частые тревоги, на страх, внушаемый ревом самолетов и бомб, неделя, проведенная в Лондоне, оказалась такой же сумасшедшей, как и время пребывания в Каннах. Все выглядело так, словно все эти молодые люди, самому старшему из которых не было и тридцати, бросились танцевать, флиртовать, выпивать с неутолимым голодом, чтобы наверстать упущенное время и забыть, что война еще не закончена.

Письмо Матиаса, присланное из Парижа Лаурой, пришедшее во Францию странными путями, проходившими через Швейцарию, легло однажды утром на поднос с утренним завтраком.