Последние Горбатовы

Мало-помалу отчаяние Кокушки стихло, и даже лицо его засияло блаженством.

— А по-пошле швадьбы мы куда же?

— Сюда, ко мне покуда, а потом вы поедете за границу.

— Жа границу? Это хорошо! А ша-шампаншкое, надеюшь, будет?

— Сколько хочешь! — засмеялся князь.

— И го-гошти будут какие-нибудь?

— Будут! Успокойся, все будет, останешься доволен.

— Ну, отлично! Где же Ле-Леночка? — наконец вспомнил Кокушка.

— Она у себя, если хочешь видеть ее, пойди.

Кокушка кинулся в комнату княжны. Дверь была незаперта. Он влетел к ней. Она сидела у себя перед столом и что-то писала. Лицо ее за эти дни сильно побледнело, глаза смотрели устало и, видимо, были заплаканы.

— Ждраштвуйте, не-невешта! — крикнул Кокушка, подбегая к ней и хватая ее руку.

Она вздрогнула, но не отняла руки. Кокушка чмокнул.

— Жнаете… ведь жавтра швадьба наша… Я-я бра-бра-та надул, меня не проведешь… дудки!.. Жавтра швадьба тайком, тайком — как в романе… Так даже короли венчаются…

Княжна сидела, опустив голову, не говоря ни слова.

— Что же вы молчите… ражве вы не-недовольны, Ле-Леночка? По-поцелуйте меня… это мо-можно теперь… Я тебе буду говорить «ты» и ты мне говори тоже. Поцелуй меня, Ле-Леночка!

Она не шевелилась. Он ее обнял и стал целовать своими мокрыми губами. Лицо его все краснело, он все целовал… Наконец она вскрикнула, оттолкнула его, схватилась за голову и убежала. Он погнался за нею. Князь остановил его.

— Что такое? Что?! — спросил он.

— Не-не жнаю… я ее целовал, ведь я имею право, а она молчит, как рыба, и вдруг убежала, бу-будто я укушил ее… я не кушаюшь! Что же ш княжной, шпраши ее?

— А вот что, друг мой, подожди целоваться — женись прежде, а потом успеешь! Поезжай к себе, будь умен и осторожен, а завтра ровно в два часа, слышишь, ровно в два часа сюда и не в своем экипаже, а на извозчике…

— По-понимаю!

Он схватился за шляпу, но вдруг остановился.

— В чем же я буду ве-венчаться — в мундире, надеюшь?

— Нет, во фраке, в мундирах теперь не принято…

— Ты наверно это жнаешь?

— Говорю тебе, наверно! И потом — мундир — ведь это опять обратить внимание… понимаешь: тайна!

— Да, да! — задумчиво прошептал Кокушка. — Так я, значит, во фраке прямо приеду к тебе в два часа?

— Прямо во фраке и приезжай, а главное, осторожнее, чтобы на фрак твой не обратили внимания.

— Так я его в ужелок… шкажу, что к Шарра вежу переделать!

Кокушка уехал. Перед обедом, встретясь с братом, он как ни в чем не бывало, с самой скромной физиономией и только несколько бегая глазами, подал ему ключ.

— Во-вот твой ключ, вожьми!

— Какой ключ?

Владимир даже забыл совсем — так он был в этот день рассеян.

— Ключ от ящика!

— Ах да, хорошо!

Кокушка быстро вынул из кармана платок, закрыл им себе лицо и стал сморкаться. Но дело в том, что он, в сущности, не сморкался, а фыркал. Его так и разбирал смех, и он про себя думал и повторял:

«Провел дурака, провел, а меня не проведешь, дудки!.. Что-то ты жавтра шкажешь?!»

После обеда он ушел к себе и весь вечер сидел, раскрашивая какие-то картинки. Бог весть, о чем он думал, но только, очевидно, думал о многом, так как по временам бросал кисточку, начинал сопеть, а потом улыбался.

XVII. ВСЕ ГОТОВО

Все было решено, приготовлено и устроено. Князь сначала думал поступить совсем иначе. По первому его проекту молодые сейчас после венца должны были поехать на станцию железной дороги и отправиться за границу. Но эту мысль он давно оставил. Он находил теперь, что незачем подвергаться излишним тратам, что нисколько не следует скрываться, прятаться, бежать. Ведь все дело в том, чтобы их обвенчать. А раз они обвенчаны — то и все сделано, видимой противозаконности никакой.

Конечно, если бы Горбатовы вздумали затеять дело, то ему не избегнуть некоторых неприятностей; но он всегда может вывернуться, а главное — ведь они никогда не затеют дела.

Он до последней минуты не верил в возможность получить до свадьбы Кокушкины деньги. Он предполагал, что ему предстоят длинные переговоры и неприятные объяснения. Но вот все эти ценные бумаги, более чем на пятьсот тысяч, в его бюро.

По отъезде Кокушки он позвал дочь, отпер при ней бюро и показал ей эти бумаги.

— Вот вся твоя будущность! — сказал он ей. — Это Кокушкино состояние! Ведь я говорил тебе — напрасно ты его за дурачка считаешь, нет, я тебе скажу, он ловкий малый. Сказал: добуду все мои деньги — и добыл.

Княжна еще не пришла в себя от Кокушкиных поцелуев, но все же она с невольным любопытством подошла к бюро.

— Сколько же здесь? — растерянно спросила она.

— Много, Леночка, много! Если будешь благоразумна — на всю жизнь хватит, а и не на всю жизнь, так ничего… У него впереди от отца наследство… А отец человек совсем больной, проживет недолго. Говорят, долгов много, да все же ведь и состояние громадное, что-нибудь да останется… ведь у них какие имения!..

— Как же теперь эти деньги? — опять спросила княжна.

— А так, пока все не кончится, будут здесь у меня в бюро лежать в полной сохранности.

— Не бойся, не пропадут, и я вас не ограблю, — прибавил он. — Да, вот что самое лучшее, вот видишь — я запру, а ключ возьми ты.

Он вспомнил, что, на всякий случай, у него есть второй ключ от этого ящика.

— Видишь, ключик маленький, хорошенький, надень его себе пока на шейную цепочку, так будет верней… Пойди-ка сюда!

Она машинально подошла к нему. Он запустил ей свои толстые пальцы за воротничок, вытянул тоненькую золотую цепочку с крестом, расстегнул замочек, надел ключ.

— Вот так! А теперь, Леночка, советую тебе успокоиться и завтра быть молодцом… Подумай, ведь необходимо, чтобы все сошло гладко. А ты что же такое? Ну, зачем ты это сегодня такой крик подняла?.. Что он целоваться стал — велика важность!..

Она наконец подняла на отца глаза. В ее взгляде сверкнула злоба.

— Да уж пошла на все это, — проговорила она, — так назад нечего возвращаться. Я сама на себя сержусь, что сейчас вот не выдержала. Этого больше не будет.

— Ну и молодец!

— А как же Нетти? — вдруг спросила княжна.

Нетти была эту зиму помещена в пансион, где она жила всю неделю, но на праздники ее брали домой, и она должна была прийти именно в этот вечер.

— Я заеду в пансион, свезу ей всяких лакомств и попрошу, чтобы ее оставили на этот раз. А через неделю она может вернуться, к тому времени, надеюсь, у нас все будет устроено.

Он так и сделал. Еще накануне, нарочно придравшись к какому-то вздору, он раскричался на горничную, которая, по его мнению, была при теперешних обстоятельствах излишней и могла, пожалуй, оказаться даже очень вредной. Он так рассердил ее, что она сама отказалась от места и уже вечером уехала со своими пожитками.

В доме оставались всего только его верный хохол, бывший денщик, поверенный всех проделок барина, да на кухне старуха-кухарка, женщина совсем глупая, жившая в доме всего недели две и даже и ходу-то почти не знавшая в господские комнаты…

«Да, да, так будет гораздо лучше, — думал князь, возвращаясь домой из пансиона, — даже и в случае поисков… Если бы Горбатовы вздумали начать скандал, или там что-нибудь, несколько дней поищут, подумают, наверно, что они далеко, а они тут себе, преспокойно на Знаменской, да и я глаз с него не спущу».

Вернувшись домой, он наскоро пообедал, а затем призвал своего хохла и объявил ему, что надо устроить комнату для молодых. Весь вечер он с хохлом занимался этим делом.

В комнату для молодых была превращена его собственная спальня, из которой он перебрался в кабинет. Хохол перетащил сюда все, что было в доме подходящего, побольше ковров, занавесок. Две сдвинутые кровати покрыли огромным шелковым стеганым одеялом бледно-розового цвета, каким-то чудом сохранившимся от прежнего времени. Посреди комнаты повесили розовый фонарик. И хохол, и сам князь остались очень довольны убранством комнаты.