Цитадель

Лицо юного рыцаря засветилось благодарностью.

— Я буду так признателен вам, святой отец.

— Но вряд ли мои молитвы принесут столько пользы, сколько приносили обращения к Богу такого человека, как мой благодетельный предшественник.

Меж бровями де Труа образовалась складка.

— Опять должен признаться, что ход мыслей ваш для меня туманен.

Отец Марк повернул лицо к своему молодому собеседнику и обнадеживающе улыбнулся. Понятно, что впечатление улыбка эта произвела жуткое. Но теперь вряд ли что-то могло отвратить де Труа от этого человека. Ему казалось, что от отца Марка исходит дыхание надежды, ему чудился источник спасительного света за отвратительной кожаной маской.

— Просто я произношу вслух некоторые из своих мыслей.

— Что же сулят мне ваши размышления? Ответьте! Клянусь райскими вратами, у меня такое ощущение, что мне рано переставать надеяться!

— Не спешите, друг мой, — снова улыбнулся священник, — я не хочу без нужды ни обнадеживать, ни разочаровывать вас. Скажу одно — мне хочется придумать способ, который мог бы вас вызволить из тисков создавшегося положения. Нечто помимо молитв, как они ни необходимы.

Юноша поправил пряжку на своем плаще.

— Право, вы говорите совсем не так, как говаривал бывало отец Мельхиседек. Я имею в виду в смысле благочиния. Но, наверное, не мне рассуждать об этих предметах. Да к тому же мне очень хочется вам верить.

— Да, не стану спорить, в смысле святости и благочиния я не могу равняться с этим великодушнейшим из людей. Жизнь выковала меня другим, заставила им сделаться. Жизнь ожесточила, в какой-то степени, мое сердце, насколько может ожесточиться сердце священника. Но вместе с тем, она научила меня не чураться практической стороны себя, то есть жизни же. Может быть правы древние, есть сферы до которых Бог не снисходит и там люди должны устраивать жизнь свою всего лишь на основах здравого смысла.

Де Труа выглядел весьма удивленным.

— Бог везде и во всем, и отец Мельхиседек…

Отец Марк успокаивающе положил ему руку на колено.

— Вы правы, сын мой, вы правы. Чтение старых книг иногда создает почву для возникновения соблазнов, но они истребляются молитвою. Не будем сейчас устраивать богословский диспут. Для осуществления планов, которые сейчас роятся в моей голове, мне придется навестить вас в вашем жилище.

— Я буду рад.

— Причем навестить вас мне придется тайно. Вы, надеюсь, понимаете почему?

— Нет.

— Сын мой! — укоризненно произнес отец Марк, разводя руками.

— Хорошо, хорошо, святой отец. Я не знаю зачем вам это нужно, но делайте так, как сочтете правильным. Вверяю себя вашей воле всецело.

— Вы остановились у северных ворот?

Шевалье де Труа подробно объяснил, где именно он живет и как удобнее к нему добраться, чтобы не попасться на глаза любопытствующим.

— Когда вы ждете поступления денег из Франции?

— Совсем забыл вам сказать. Их как раз позавчера мне привезли. За день до письма из Иерусалимского капитула.

— Письмо вы, надеюсь, не сожгли?

— Нет, разумеется, оно ведь является и пропуском, без которого не попасть на территорию капитула.

На лице священника вновь изобразилась глубокая задумчивость.

— Поня-ятно, — протянул он.

Шевалье терпеливо ждал, устремив честный взор на своего наставника.

— Каждый новый день для вас это новая гекатомба страданий, правильно?

— Воистину так, святой отец!

— Поэтому, чтобы не заставлять вас мучиться сверх меры, не растягивать эти ужасные часы, я постараюсь придумать что-нибудь к завтрашнему дню. Если я завтра не появлюсь у вас в полдень, значит ничего полезного и ценного мне изобрести так и не удалось.

Отец Марк верно рассчитал с этим «если». К концу дня когда он в самом деле наметил появиться в жилище де Труа, тот, истомленный ожиданием и страхом, то избавитель не явится вовсе, дойдет до такого градуса нетерпения и отчаяния, что у него не останется ни крупицы трезвости и здравомыслия, чтобы верно оценивать совершаемое с ним.

Сообразив, что разговор окончен, шевалье встал. Глаза его сияли, в них снова появилась жизнь. Так радуется больной, которому авторитетный врач только что объявил, что его болезнь не смертельна. Человеку, выбиравшему из двух веревок одну, объявили, что вешаться совсем не обязательно.

Они душевно и бодро попрощались.

Вскочив на коня де Труа ускакал.

На следующий день, незадолго до вечерней молитвы, из дома настоятеля церкви св. Никодима вышел человек, облаченный в одежду латинского горожанина и быстрым шагом направился по дороге, ведущей к Депрему.

Отец Марк решил не устраивать маскарада с платьем сирийским или иудейским, хотя знал, что в Депреме имеются кварталы и тех и других. Сверх обычного костюма он надел барашковый башлык. Надо думать, не только для защиты от возможной непогоды.

Идти было недалеко, спустившись с холма, миновав захватившую взгорочек рощу веселых дубков, путник мог увидеть стены городка. Он заранее решил, что не будет входить в него ни через главные ворота, ни через северные, ни через южные, всегда есть опасность вызвать неудовольствие или подозрение стражи. Придется совать им подкупное серебро, а это память. Отец Марк меньше всего хотел запомниться стражникам.

Шагов за триста от крепостных ворот он свернул налево, к той части стены, что выходила к большому Медленному ручью. Ручей протекал вплотную к тому Месту, куда выходили знаменитые Депремские бойни. Здесь забивали скот, доставляемый из всех окрестных городков и даже из самой Тивериады. Депремские Мясники не знали себе равных.

Отец Марк рассудил, что в таком месте, как тылы громадных боен, не может не быть пары-тройки укромных лазов внутрь города, ибо должны же внутрь него проникать как-то местные нищие и бродяги. Стражники, в обычное время, сюда избегают заглядывать из-за нестерпимой вонищи и, опасаясь кровососущих трупных мух.

Устройство палестинского, равно как и всякого азиатского города было знакомо отцу Марку еще от тех времен, когда он будучи ассасином, часто оказывался перед необходимостью незаметно проникать за городские стены в хорошо охраняемую крепость. Он знал десятки способов такого проникновения, в Депреме разумнее всего было использовать бойни.