Меншиков

Его вносят в шатер.

— Где мои генералы? — спрашивает он, морщась от боли.

— В плену у русских, — отвечают ему. — И Стакельберг, и Гамильтон, и принц Максимилиан Вюртембергский…

— В плену у русских! — восклицает король. — Да это хуже, чем у турок! — Приподнимается на локте. — Вперед!.. — И падает в обморок.

— Он бредит, — шепчет Левенгаупт Гилленкроку.

В палатку и из нее входят, выходят, толпятся у изголовья кровати.

— Дайте воздуха! — волнуется лейб–медик Зюсс. — Отойдите от входа! — бесцеремонно осаживает он генералов.

Поспешно входит Мазепа. Медлить невозможно. Никто в побежденном стане не имеет такого повода страшиться, как он, Мазепа. Русские могут нагрянуть с минуты на минуту, и тогда… От одной мысли об этом у Мазепы кровь леденеет.

— Ваше величество, — надрывно выдыхает он, на ходу отстраняя лейб–медика, уже что‑то прикладывающего ко лбу и вискам короля, — ваше величество, — прерывающимся голосом повторяет Мазепа, протягивая к королю тощие влажные руки, похожие на куриные лапки, — необходимо тотчас, немедля, бежать… в турецкие земли…

— А?.. Что?.. — спрашивает Карл, как бы очнувшись от глубокого сна. — А почему не в Польшу?..

— В Польшу пробраться невозможно, — докладывает Мазепа, прижав обе руки к груди. — Одни русские силы будут тогда нас преследовать, а с другими у них за Днепром стоит Гольц!.. Нет, нет… Нельзя!.. Бежать степью в Турцию — только так! Через Днепр нас перевезут запорожцы, — они поклялись это сделать, ваше величество…

— А что вы советуете? — спрашивает Карл Левенгаупта.

— Государь, — говорит тот, склоняясь к изголовью походной кровати, — остается… — хмурясь, развел кисти рук, — поступить так, как мы сделали под Лесной…

— А именно?

— Бросить все тяжести — артиллерию, провиант, амуницию, лошадей раздать солдатам, остальное сжечь, уничтожить и… уходить как можно скорее.

Карл порывисто откидывает волосы с высокого лба, закусывает губу, секунду молчит — и:

— Я вас больше не держу! — бросает он Левенгаупту.

Левенгаупта сменяет Мазепа. Он продолжает настаивать на том, чтобы уходить как можно скорее. У него пресекается голос. Его поддерживают Крейц, Гилленкрок, Лагерскрон, Аксель Спарре.

— Но бегство постыдно! — возмущается Карл, приподнимаясь с подушек. — Что вы мне предлагаете!.. Я предпочитаю биться с врагом до последнего! Пусть солдаты только увидят меня на коне, — обращается он к Гилленкроку, — и они станут сражаться так же храбро, как прежде! А вы утверждаете, что все уже кончилось!

— Нет, ваше величество, — качает головой Гилленкрок, — мы этого не утверждаем, но… смею доложить, что, если теперь вот появится неприятель, солдаты сложат оружие или благоразумно исчезнут, чтобы спасти свою честь.

Карл упрямо твердит:

— Не понимаю, что все это, в конце концов, значит? Событие не столь частое, чтобы отнестись к нему равнодушно? Да, я согласен. Но почему же вы все время тянете к тому, чтобы бежать и бежать? Почему не пытаетесь иное найти? Да, иное!

Долго ему доказывали, что иное сыскать невозможно, долго, мучительно долго его умоляли. Мазепа становился перед ним на колени…

Наконец Карл склонился‑таки на мольбы теряющего всякую почву под ногами Мазепы и убедительные просьбы своих генералов. Но и тут он отдал приказ об отступлении, совершенно противный тому, что советовал Левенгаупт. Имея в виду все же присоединить к себе отряды шведского войска, расквартированные в Ново–Санжарове, Беликах, Кобыляках, Соколке, он приказал: захватить с собой весь багаж и артиллерию и двигаться вдоль Ворсклы по направлению к ее устью.

— Зачем? — осведомляется Левенгаупт, стараясь понять, чем оправдывается такой ничего хорошего не сулящий, безумнейший риск.

— Наше счастье, что русские запоздали с погоней, — ворчит Гилленкрок.

Но король отвернулся. Он не хочет больше слышать никаких возражений!

Вечером, вместе с Мазепой, Карл сел в коляску генерала Мейерфельда, и они тронулись в путь. Переправляться через Днепр решили у Переволочны. Но русские разведчики успели заранее истребить под Переволочной все суда и паромы.

Для преследования шведов было отряжено несколько кавалерийских полков под командованием генерала Боура и несколько пехотных полков под командованием князя Михаила Голицына. Общее командование этими силами было возложено Петром на Меншикова, который 28–го после полудня выехал вслед за частями, выступившими накануне.

Шведы шли довольно медленно и спокойно. На первых порах их отступление не походило на бегство. На рассвете следующего дня они достигли Ново–Санжарова. Здесь хирург перевязал королю раненую ногу, и Карл уснул было крепким сном. Но едва стала подниматься заря, как его разбудили.

— Русские гонятся за нами, ваше величество, — доложили ему. — Прикажете следовать далее?

Карл безнадежно махнул рукой:

— Делайте что хотите!

Тогда генерал Крейц, взявший на себя ответственность за дальнейший ход отступления, поступил так, как советовал Левенгаупт: зажег тяжелый багаж, лошадей роздал пехоте; приказал: двигаться к Переволочне как можно быстрее.

На рассвете шведы добрались до Кобыляк. Меншиков прибыл туда около восьми Часов утра, но шведы успели уже ускакать, только при переправе через речку Кобылячку их арьергард оказал сопротивление с целью выиграть время.

К вечеру 29–го числа беглецы достигли Переволочны — селения, притулившегося в углу, образуемом Днепром и устьем впадающей в него Ворсклы. Но селение представляло из себя груду развалин. И на берегу Днепра не было ни суденышка, ни парома, ни даже плота. Только сверху на берегу Ворсклы удалось обнаружить две лодки и несколько паромов. Их и спустили к Переволочне.

Карл решил покинуть свои войска и переправиться через Днепр. Командовать остатками армии он поручил Левенгаупту.

Коляску короля поставили на две лодки: передними колесами на одну, задними — на другую. В коляску Карла перенесли на руках. В полночь он отчалил от берега. Двенадцать драбантов служили королю гребцами.

Мазепу, успевшего захватить два бочонка с золотыми монетами, казаки переправили раньше.

От взятого в плен шведского полкового квартирмейстера Голицыным были получены сведения, что бежавшие из‑под Полтавы шведские части, вверенные королем Левенгаупту с наказом: «Сохранить в целости войско и перейти в татарскую степь», утомленные до крайности, не имея в своем распоряжении плавучих средств, стоят у местечка Переволочны, под горой, у берега Днепра; что Карл, Мазепа и некоторые шведские генералы с двумя–тремя тысячами солдат ранее переправились через Днепр и, по слухам, бежали в турецкую землю; что солдат и «всякого звания людей» у Левенгаупта осталось около 20 тысяч.

Появившись на виду у шведов и учтя их численное превосходство, Голицын решил применить неоднократно проверенную военную хитрость: в достаточном отдалении от шведов, — с таким расчетом, чтобы от них этого не было заметно, — он на некотором расстоянии от своих войск расположил одних лошадей с двумястами солдатами–коноводами, в надежде, что шведы примут эту новую группировку за другой русский корпус.

Приготовившись таким образом, Голицын утром 30 июня послал Левенгаупту через своего трубача ультиматум о сдаче находящихся под его командованием остатков шведского войска «на милость победителя», обещая сдавшимся от имени Петра «всякую милость», в противном случае, предупреждал он, «никому пощады не будет».

Левенгаупт потребовал на размышление десять часов, Голицын с этим не согласился и дал два часа сроку. Собрав военный совет и доложив ему о состоянии войска, испытывающего острый недостаток в порохе, свинце, хлебе, упомянув при этом еще и о том, что Днепр преграждает им путь к ретираде, Левенгаупт высказал свою точку зрения: «Сдаться на сколько можно лучших условиях».

Мнения членов военного совета были различны, но в конце концов они свелись к следующему: если прибывшая русская армия в численном отношении превосходит их собственную, то сдаться, если же нет — то принять бой. Для разведки численности русской армии поручить генерал–майору Крейцу, под видом обсуждения вопроса о сдаче, уточнить численность армии на месте, в ставке Голицына.