Славичи

поддержит, и остановит вовремя.

Полился древний напев по-над кронами вековых деревьев, над поляной, полетел над

склонами кургана, никогда прежде людей не видавших.

Низкие, мужественные звуки гуслей и бубнов будили в душах людей нечто затаенное,

доставшееся от предков, устойчиво неизживаемое, сильное.

1 Крада – жертвенный костер.

2 Добровольный выход оленя к ритуальному пиршеству существовал на самом деле и был не раз описан свидетелями

вплоть до 16 века.

17

Им вторили высокие, дребезжащие звуки жалеек и рожков, взрывали в сердце

неведомую отвагу и, раздражая, дразнили, подталкивая нетерпеливо выплеснуть все,

что накопилось, что не давало покоя по ночам, все, что будоражило и заставляло

хрипеть сердце от тоски неминучей.

И воины не остались равнодушными, столкнулись грудью, пробуя силу соперника,

повернулись на месте, еще не давая воли кулакам. Потом расступились и начался

поединок.

Бились воины, словно неслись в залихватской пляске, с подскоками и присядками.

Выбрасывая ноги и взмахивая руками, только в этом танце за, казалось бы, простыми и

неопасными движениями была скрытая неведомая врагам силушка, смертельная и

непонятная.

Недолго оставались на своих местах и остальные мужчины, вот уже налились их лица

краской, отяжелели кулаки, сжались, так не терпелось и им вступить в схватку.

А музыканты это почувствовали, и вмиг изменился ритм наигрыша. Теперь слышался в

музыке и простор степей, и шум листвы в древних священных дубравах, и тяжелая

поступь вражеской армии, и визгливые выкрики их командиров.

Первыми не выдержали мужи недетные. Загорелись их глаза удалью молодецкой,

вышли они на поле, встали стенка на стенку и пошла потеха. Бились, словно в пляске

неслись, только и слышалось покрякивание да похрустывание.

За парнями не сдержались и старшие. Встали в строй и словно преобразились в один

миг. Теперь не было среди них ни пахарей, ни охотников – все были воями. Да такими

что не уставали от боя их руки, не подгибались от усталости ноги – сама земля отдавала

им свою силу от того и назывался тот бой рукопашным – сила в руки от родных земель-

пашен переходила. Не возможно было такого воина одолеть в одиночку – потому и шли

вороги на их исконные земли тьмой немерянной. Подавляли славян не единоличной

силой, а числом.

А музыка все не умолкала, объединившись в одну мощную волну, она топила в себе

все чувства, кроме неустрашимой народной мощи. Раскачав собой память, в которой до

этой поры таились и боль расставания с родными могилами, и отчаянная отвага долгого

пути, и надежда, и вера в лучшую жизнь на новом месте, теперь выплескивала все это в

разудалом бое-игрище. И где-то в глубине задохнувшихся сердец давно зрел и искал

выхода отзыв, который не мог дольше оставаться в душах этих людей. И музыка широко

распахнула их души, бой дал способ снять невероятное напряжение.

18

И мужи, подчиняясь музыкальному ритму, который сначала ждал их отклика, потом

требовал, все сильнее, все напористей и нетерпеливей накатывая неудержимой

волной, ответили разудалым всплеском своих сердец.

В последний черед вышли на поле старчины, котором было уже под век3. Вышли

степенно, не торопясь, как молодые парубки-петушки, не хорохорясь, как их отцы и

старшие братья. Стали плечом к плечу со своими потомками и взмахнули руками –

словно косой прошлись. Древняя магия крылась в том движении: не прикасаясь, почти

лениво, раскидывали они соперников. Такого умения только опытные, настоящие вои-

витязи и могли достичь.

А что же женщины?

Не остались и они равнодушными: ведь с древнейших времен иные из жен

сопровождали мужей на поле брани. Помогали мужам своей неведомой женской

магией.

И сейчас глубоко дышали матери, жены, сестры, следя за боем. Сжимались их

пальцы на воротах сорочек. Глаза смотрели на бьющихся, но словно видели они не то

что происходило сейчас перед ними, а зрилось им сквозь тьму времен и вставали перед

ними предки, в боях погибшие, слышались отголоски былых сражений. И лилась,

лилась их премудрость древняя, женская сила отчаянной любовью и верой

поддерживающая и охраняющая ненаглядных.

В том и был секрет родовой силы и непобедимости: не было в ней чужих и лишних,

все были своими – родными и близкими. И действо это не было только делом воинов,

но являлось сакральным выражением всего родового единения, его воли и правды

РОДа (сородичей), РОДа Небесного(предков) и РОДа – Всевышнего Бога.

Но вдруг остановилась, замерла музыка. И тут же, подчиняясь ей, распалось и

воинство. Натужно вздыхая, оглядывались недавние противники в поисках виновника,

неуберегшегося от рокового кровавого удара, встряхивали густыми кудрями, прогоняя

остатки наваждения. Послышались смешки, улыбки озарили суровые лица. Крепко

жали мужчины друг другу руки в знак мира и согласия, потому как нечего им было

делить, не бывало в роду неразрешенных свар и затаенных обид.

Но женщины еще не пришли в себя. Поднялась со своего места большуха, раскинула

широко руки-крылья и поплыла на круг, словно лебедушка.

Высокая, дородная, могучая, подстать мужу. Она могла одним движением бровей

осадить не в меру разгулявшихся паробков, да и мужатым спуску не давала. Но сейчас в

3 Век в древности обозначал сто лет.

19

ней вдруг проступила и девичья грациозность, и легкая невесомая поступь, словно и не

было за ее плечами долгих лет и тяжкого труда. Невероятная внутренняя красота вдруг

озарила ее лицо, сделав неописуемо красивой – женщиной-богиней, берегиней,

хранительницей очага, озаряющей мир светом духовности, доброты и любви, высшим

одухотворенным началом самой жизни.

Выйдя в круг, она вдруг заголосила, застонала, высоким грудным голосом, словно

раненая важенка, а в глазах плескалась, раздавалась вширь и ввысь мука смертная,

тоска беспредельная:

- Вы сыграйте разливного, для сердечка ретивого!

Музыканты молчали, давая большухе выкричаться в долгой, тягучей как кручинушка

запевке. Но когда она замолчала, грохнули во всю мощь, стремительный и жаркий

проигрыш, словно отвечая на ее сердечную боль. А большуха запрокинув голову, как

будто слова певчего страдания теснясь и толкаясь, рвались из глубин ее охрипшей от

боли души, пропела следующие строки:

- Прощай, лес, прощай орешник, прощай птица-пересмешник! Занесла меня Недоля

на чужое страдать поле!

И снова музыка поглотила, растворила в себе женское горе и печаль,

выплеснувшуюся протяжным криком-плачем.

И неслась, разливалась широким половодьем та песня-страдание вперемежку с

лихой музыкой над лесом и рекой, над неведомой, необжитой еще сторонушкой.

Глава 3

Ставр сидел под навесом и сосредоточенно точил лезвие топора.

- Пань, а Пань, – позвал он жену, – собери-ка мне к утру чего-нето в котомку. В бор

схожу, погляжу на лес.

- Чегой-то в такую пору отправиться решил? – спросила удивленно большуха,

выглянув из-за печи, сложенной тут же под навесом. – Не время еще строевой-то лес

метить, туда и опосля сходить успеется. И другой работы вон, почитай, делать не

переделать-то.

20

- Вот и нечего мне людей от дела отрывать. С пожней4 покончили, слава Перуну,

дождей мало было, землянки сообща выкопали, хоромы для богов возвели, а с утра и

за раскорчевку поля мужики возьмутся. Я уж распорядился.

- Люди на работу, а ты в лес? – еще больше удивилась большуха.

Не бывало такого прежде, чтобы ее муж от работы бегал.

Ставр сурово взглянул на жену из-под кустистых бровей, и она примолкла: знать была

у большака причина в лес одному отправиться.