Славное имя - «Берегиня»

при нем гинекология прочно спаялась с развитием русской педиатрии. Женщинам он внушал:

- Милая моя! Сотворить дитя да родить его - это лишь начало дела, на то и дура способна. А вам предстоит сберечь себя, помнить, что молоко ваше суть лучшее кормление в мире. Научитесь правильно пеленать и одевать свое чадо, как гулять с ним, чем накормить, не забывайте о детских забавах...

Вы думаете, что Максимович-Амбодик стал главным в своем институте? Ничего подобного: наезжие врачи и явные шарлатаны держали его в "черном теле", а начальником института стал венский пройдоха Иосиф Моренгейм. Когда собеседники не понимали его латыни, он переходил на язык немецкий, а когда не понимали и немецкого, Моренгейм выходил из себя:

- О, шорт? Ты есть глюпый... турок!

Больше всего он заботился о получении казенных дров, а себя причислял к хирургам. Но коли возьмется за операцию, то человека обязательно зарежет.

Завидуя славе Максимовича-Амбодика, Моренгейм тоже сочинил книгу по акушерству, но выпустил ее в свет с портретом императрицы на титульном листе, как будто Екатерина II была в стране главной роженицей. Наконец в Петербурге дознались, что Моренгейм самозванец, он не имел даже лекарского диплома и - на свою беду - потребовал дровишек на зиму от самого Павла I. А каков был этот император, читателям рассказывать не надо - они сами знают.

- Чтоб и духа его здесь не было!- закричал царь...

Судьба второго голицынского стипендиата Александра Шумлянского сложилась почти трагически. Еще в Страсбурге он наслушался всяких ужасов о тирании в медицине, о гонениях на русских врачей, которых не мытьем, так катаньем изгоняли из науки по дальним гарнизонам. Шумлянский закупил в Европе нужные инструменты, но тронулся в путь лишь тогда, когда узнал, что ему обещана вакансия лектора в Москве при Воспитательном доме. Он возвращался на родину уже признанным акушером Европы, Париж почтил его титулом "члена-корреспондента".

- Неужели и меня сломают? - говорил Шумлянский...

Сломали! Вакансия оказалась ложной, от его услуг всюду отказывались, Шумлянский жил впроголодь. Однажды ему посулили кафедру акушерства в Калинкинском училище Петербурга:

- Но там все ученики - одни немцы, а потому, любезный дружище, свои лекции вам предстоит читать по-немецки.

- Ладно,- согласился Шумлянский.- Есть-пить надо...

Но и в этой кафедре тоже вскоре отказали:

- У вас большие претензии! А на эту кафедру имеются уже два кандидата Иоганн Лобенвейн и Томас Гофман...

Над Шумлянским попросту издевались. Дабы не умереть с голоду, в нищете, он существовал гонорарами за переводы книг с других языков. Наконец барон Фитингоф, заправлявший всей медициной в России, позволил ему вести кафедру терапии в Москве.

- Да ведь к акушерству готовил я себя!

- Как вам угодно,- отвечал Фитингоф...

Дали кафедру и опять отняли, а барон объяснил:

- Ваше место надо освободить для врача Пеккена...

Наверное, Смарагда Голицына недаром заклинала в своем завещании,