О Петре и Февронии

— Ее я тоже любил.

— А кого ты любил больше?

— Любовь не знает больше и меньше.

— Это грех?

— Любовь не может быть грехом. Грех — это убивать свою любовь. По закону мы можем одну женщину иметь женою своею, и именно желание обладать другой женщиной осуждается людьми и церковью, таков закон, но любить — это не значит обладать. Если есть желание обладать, присвоить, то здесь нет места любви, любовь хрупка. Наше желание обладать, иметь рождает ревность, ревность рождает ненависть, и вместе они затмевают любовь. Поначалу мной овладело это желание, страсть, я мыслил только о ней, забыв про жену свою. Бабушка твоя не слепая была, все видела и страдала очень, а я не замечал этого. Страсть ослепила меня… Феврония обладала даром от Бога. От нее было не скрыть мне помыслов своих грешных. Она подозвала меня… Ну, ты уже слышал это не раз… И ее слово открыло мне глаза. Ушла неуемная страсть, любовь осталась.

— Как же это, дедушка, несколько простых слов могут так изменить человека и напрочь рассеять то, что владело всеми его помыслами?

— Дело не столько в словах, сколько в силе правоты, с коей эти слова сказаны.

— Так скольких же можно любить? — спросил юноша, слегка порозовев лицом и на миг ушедши в себя. — Ты по-прежнему любишь, дедушка?

— Они обе ушли… А я, грешный, все еще живу. Мне остались воспоминания. Но воспоминание о любви — это не любовь. Любовь не может быть прошлым, прошлое уже ушло. Есть только настоящее, и любовь может быть только сейчас. Любимый человек пробуждает в нас любовь, но любовь не принадлежит ему одному. Любовь — это состояние бытия. Любовь — это видеть красоту мира, взаимосвязь всех вещей, видеть и понимать каждый миг.

Долгий весенний день подходил к концу, начинало темнеть.

— Я соберу веток для костра, — спохватился юноша.

Ночь. Поужинав, они сидели у затухающего огня под деревьями.

— Вот и тогда, — заговорил дед, — так же потухал костер, все устраивались на ночлег, она подошла, постояла и коснулась рукою веток… А наутро все увидели, что на этих ветках, воткнутых в землю у остывшего костра, распустились молодые листья. Вот они стоят и поныне, живые.

Молчание. Едва заметно улыбнувшись, старик молвил:

— Что, внучек, не можешь никак с Татьяной и Натальей разобраться, хоть разорвись?

Внук густо покраснел и, двинувшись в тень, воскликнул:

— Дедушка! Откуда?! Я ж никому не говорил об этом!

— У тебя на лице все написано, — не пряча улыбки, сказал дед. — Я пойду лягу, а ты посиди здесь, под Февроньиными деревами, послушай, может, они нашепчут тебе, как поступить…