Путник со свечой

— Великий человек был дядей моей матери, — смущенно ответила девушка.

— Да, да, — вздохнул Гао Лиши, — министр Цзун был великим человеком, но злые люди, злые люди!.. Вы же знаете, великие рождаются редко, а ничтожные не переводятся, как моль. Скорблю о горькой участи двоюродного деда Цзун Мэй. Но не будем говорить о печальном, хотел бы поделиться большой радостью — в моем саду зацвел куст чая с вашей родины.

— Но чайный куст не приживается в чужой земле — гибнет, если его выкапывают и сажают в другом месте.

— О! Разве мог бы я исполнять свои обязанности, если бы не справился с такой простой задачей? Желание и упорство могут совершить невозможное. Конечно, мечтал бы хоть в ничтожной мере постичь ваше высокое искусство, но где мне равняться с вами! Сам государь восхищен вашим почерком, прошу вас оставить след вашей кисти, одарить меня редкой драгоценностью.

— Ну, что вы, господин президент, лучше тех строк, что вы наклеили на шелк, вряд ли напишу — они тоже написаны в пору цветения сливы, дерево это нежно люблю: выбирает безлюдные места, любит уединение, цветет, не страшась снега и холодных ночей.

— Разве вы сами не похожи на дикую сливу? — нежным голосом спросила Цзун Мэй. — Где радостно вашему сердцу, там расцветает тысячью цветов ваша кисть. Всей душой присоединяюсь к просьбе моего опекуна. Позвольте растереть вам тушь?

Разве можно отказать этому нежному голосу, глазам узким, как листья ивы, желтому пятнышку между бровями?

— Помните «Строки семи шагов»? А сколько шагов отделяет меня от вас?

Девушка взмахнула рукавом, закрыв вспыхнувшее лицо, но разве для огненных зрачков Ли Бо это преграда? Он смотрел на нее, лицо побагровело, как железо, вынутое из горна, глаза сверкнули.

На горной вершине Ночую в покинутом храме.

К мерцающим звездам.

Могу прикоснуться рукой.

Боюсь разговаривать громко: Земными словами

Я жителей неба

Не смею тревожить покой.

[² Пер. А. Гитовича.]

Гао Лиши шумно втянул воздух сквозь зубы, восхищенный строками. Юная красавица, низко поклонившись Ли Бo, вышла, на ступенях обернулась...

— Почтенный Ли, вы околдовали сливу, цветущую в моем доме [¹ Женское имя Мэй означает «дикая слива».]. да и я, старик, покорен вашими строфами — вы действительно талант редчайший, исключительный! Зная вас как большого ценителя вина, на скорую руку накрыл бедный стол: здесь вино из цветов кокосовой пальмы, тут «морозное» — из Ходжо; в глиняном чайнике дуньхуанское из винограда желтого, белого, черного; а вот совсем черное, как лак, — «жир дракона». Но зачем перечислять, лучше налить и выпить.

Гао Лиши говорил, почти не разжимая тонких губ, и Ли Бо приходилось напрягать слух, чтобы не пропустить ни слова.

— Да, ханьлинь, с вашим талантом получить бордовый шнур к печати проще, чем подобрать с земли опавший лепесток.

— Одного таланта в наше время мало.

— Да, да, вы правы... — Президент военной палаты отпил глоток вина. — Хотя с вашим талантом можно хоть сегодня получить должность очень высокую, тут я мог бы помочь вам. Но вы действительно Небожитель: звезды, луну, облака видите лучше, чем то, что перед глазами, а талантливый человек должен думать о государстве; расплавленная бронза, если ее не вылить в глиняную форму, бесполезна, даже опасна. Нет, нет, я самый преданный почитатель вашего таланта, но подумайте сами... Вы пишете: «Я жителей неба не смею тревожить покой», а Сына Неба решились потревожить. Ваше письмо могло опечалить его.

— Значит, государь его не читал? — Ли Бо крепко сжал яшмовую чашку, чтобы дрожащие пальцы не расплескали лиловое вино.

— Неужели, дорогой гость, вы думаете, что государь не знает мысли подданных? Желанья четырех сословий для него прозрачны, как вода. О, вы даже глотка не отпили! Прошу вас, отведайте вино, это драгоценный дар императора — настоящее лиловое.

Гао Лиши наполнил чаши вином из глиняного чайника. Среди драгоценной посуды приземистый глиняный чайник казался простолюдином в толпе вельмож; сколько было в нем детской выдумки и веселой игры пальцев, привыкших мять тяжелую глину: носик обвила ящерица, лапки чайника мастер вылепил в виде черепах, осторожно высунувших головы, вместо ручки извивался забавный дракон, на плоской квадратной крышке сидел крошечный старичок в развевавшемся халате, прижав палец к губам.

— Ваше внимание привлек этот кусок глины, почтенный Ли? То, что сказал вам о металле, могу сказать и о глине: пока она мягка — таит в себе тысячу форм, даже образ Будды, и все-таки совершенство для глины — обыкновенный кирпич.

Ли Бо погладил пальцами горячий бок чайника — мастер формовал его руками, пальцы чувствуют шероховатость глины, грубые вмятины, но эта грубость придает изделию невыразимую естественность, улыбку формы.

— Застывшее гибельно, — спокойно сказал Ли Бо.

— Для человека — да. Для одного человека — да, особенно для такого таланта, как вы. Но то, что для Ли Бо равносильно смерти, для империи — залог тысячелетнего спокойствия. Разве из тысячи чайников можно построить крепость? Глина слаба, кирпич прочен. Великая стена несокрушима, потому что сложена из великого множества одинаковых кирпичей. Ныне в Поднебесной для повозок одинаковая колея, для письма одинаковые иероглифы, для поведения подданных одинаковые правила. Как ценитель поэзии, я восхищаюсь вашими строфами, но как сановник вынужден напомнить вам о долге; долг подданного — послушание, высочайшая заслуга перед Сыном Неба — повиновение. Достаточно государю взглянуть на любого, и он знает, какого цвета у него душа.

— Не сомневаюсь, господин президент. Недаром говорится: «Кто возле красной краски — красный. Кто рядом с черной тушью — черный». Но я не стал бы утруждать государя пустяками, в моем письме высказал мысли о судьбе государства, много думал, прежде чем поднять кисть; если написанное мною ложь — готов положить глупую голову на плаху, но, если написанное мною правда, я достоин награды.

— А чем отличается ложь от правды? — Гао Лиши вновь наполнил чаши. — Вы видели красные, белые, розовые лотосы. А синие? Их никто не видел, но значит ли это, что синий лотос — неправда? Если угодно, я сам провожу вас в императорский парк — там, где его огибает поток Чэнь, горбатый садовник Го вырастил несколько темно-синих цветов, целый год вымачивая семена в сосуде с индиго. Даже в искусстве выращивать цветы нет правды и неправды, что же говорить об управлении страной? Чиновники воруют? Воруют! Я слежу, чтобы их строго наказывали. Невиновных сажают в тюрьму? Сажают! Я велю казнить виновных в нарушении закона. — Морщинистое лицо евнуха покраснело от вина, он стал говорить громко, хрипло выкрикивая ударные слоги. — Но где взять таких, как вы? Поверьте, ханьлинь, если ваше письмо, как говорят цензоры, повернуть северной стороной к югу... Но мне ли советовать тому, кто владеет кистью лучше всех в столице? Обещаю вам: один взмах вашей кисти — и вам пожалуют пурпурную ленту министра! Вам только сорок три года, ваша карьера впереди. Это мне пора отойти от дел, мою волосы отваром гвоздики, но разве скроешь седину?.. И часто мучает одышка, где мне сравниться с таким силачом, как великий полководец Ду Бинькэ! Вот уж кто прожил жизнь, ни разу не охнув, хотя участвовал в ста битвах...

— Как?! — вино все-таки расплескалось. — Разве князь Ду болен? Совсем недавно он был здоров.

— Он умер вчера ночью. Не берег себя... Пусть его душа будет счастлива в перерождении. — Гао Лиши плеснул из чаши на пол, жертвуя духам. — Прошу вас, дорогой гость, разделить мою глубочайшую скорбь о доблестном муже, ведь вы были его другом...

Ли Бо показалось: парчовые ширмы окутал багровый дым, исчезли узоры из птиц и цветов... будто шелковым шнуром сдавило горло...

— У вас усталый вид, почтенный ханьлинь, наверное, слишком много пишете. Конечно, каждая ваша строка — чистая яшма, но все-таки подумайте о драгоценном здоровье.