Последняя история Мигела Торреша да Силва

Мануэл задумался. Опять всплыл в его памяти странный, не доведенный до конца рассказ деда.

– Возможно ли вычислить конец незавершенной истории?

– В арифметике ищут общий знаменатель, в грамматике же исследуют внутреннюю логику.

– Таким образом, наш язык и математика намного ближе друг другу, чем мы думаем…

– Именно потому, что два плюс два не пять. Ответ тоже должен соответствовать условию. И кроме того – а этому, конечно же, учил тебя твой дед, – наш язык подобен саду, который есть тень души, сотворившей его. Или ты ухаживаешь за ним, или даешь ему одичать. Это так просто.

– В таком случае язык – это сад, но иного рода, следующий этап развития природы, математика.

– Браво! – воскликнул учитель.

Мануэл остановился, перевел дух, потом сказал:

– Вот теперь я начинаю понимать, что вы имеете в виду, когда говорите, что подобное стремится к подобному.

– Добро пожаловать в наш союз! – смеясь, пригласил Рибейро.

– Удивительно, но только теперь мне становится ясно, во скольких же историях деда местом действия был сад, – сказал Мануэл, продолжая шагать дальше.

– И сколько из них ты можешь мне пересказать?

Мануэл проглотил язык. К этому он не был готов. Во всяком случае, в данное время. Втайне он надеялся, что когда-нибудь доверит ему, своему учителю, ту или иную из дедушкиных историй. И вот именно сейчас ему придется рассказать одну из них. Бессвязные обрывки картин быстро промелькнули в его голове, но ни одна из историй целиком не выстраивалась. Ему как будто сдавило горло. Смущенно смотрел он на землю.

Старый Рибейро улыбнулся и почесал бороду.

– Это всего лишь идея, не обязательно рассказывать их сегодня. Но сам подумай – я постепенно становлюсь любопытным. В конце концов, никуда не годится, что ты прячешь их в своей голове. Освободи их, дай им жить. Чутко прислушивайся к себе» пока голос деда опять не зазвучит в твоей душе. И когда ты его услышишь, начинай записывать и рассказывать.

– Согласен, – с облегчением сказал Мануэл. – Тогда я запишу для вас одну из его садовых историй. Но…

– Что «но»?

– Но мне все же не нравится, что вы так небрежно накрыли сад математикой.

Рибейро засмеялся:

– Не беспокойся, математика – это не шляпа.

Он наклонился и сорвал стебелек.

– Эстрагон, – сказал он, – хорош для пищеварения. Мы обычно разглядываем поверхность листа. А внутри все вплоть до малейшего разветвления упорядочено с математической точностью.

– Но каким образом вы. с помощью математики объясните запах, блеск и поэзию цветка?

– Математика – это свод правил, способствующих расцвету поэзии.

– Нo разве поэзии не нужен хаос?

– Ты совершенно прав. Тут опять подобное стремится к подобному. Математика уравновешивает хаос. Иначе мир до сих пор был бы ничто.

Некоторое время помолчали. Потом Мануэл сказал:

– Мне вспомнилась ваша «охотничья вышка».

– Что ты имеешь в виду? – спросил Рибейро.

– Ваш деревянный дом, подвешенный к скале и закрепленный. Здесь комната, там комната, еще одно помещение наверху, а другое – внизу. Между ними со всех сторон лестницы. Так по крайней мере это выглядит, когда смотришь на гору снизу вверх.

– А почему ты вспомнил об этом именно сейчас?

– Хаос и математика. Кажется, что полный сумбур находится там в чудесном равновесии.

– Я хочу тебе кое-что объяснить: моя «охотничья вышка», как ты ее называешь, там, высоко на скале, укрепляет гору и является ее опорой. Если хочешь, мы можем встретиться там наверху. Приходи ко мне как-нибудь в воскресенье после обеда.

Учитель впервые пригласил его к себе домой.

День тридцать четвертый:

Сад

Мануэл Торреш да Силва, внук Мигела Торреша да Силва, рассказчика историй, штудировал арифметику и геометрию, посещал лекции и семинары, сидел в сверкающий позолотой библиотеке – «Божьей коровке», считал и читал, прогуливался вдоль Рио-Мондегу, пока вдруг не предстали перед ним эти истории, истории его деда, которые он хранил глубоко в своей памяти, как бесценные сокровища. Теперь они принадлежали ему, он отдавал себе в этом отчет и знал, что когда-нибудь запишет их. И когда-нибудь – он очень надеялся на это – придет время рассказать их. И тогда он расскажет своему учителю историю про некий сад, о «существовании» которого дед узнал во время путешествия в Сирию.

– Это был действительно чудаковатый малый, – так начал дед свой рассказ, – который всегда дружелюбно здоровался, когда мы встречались с ним на палубе, но больше ни с кем и ни о чем не разговаривал и почти все время, казалось, витал в облаках. Он давно пробудил во мне любопытство, и я захотел, прежде чем мы завтра утром войдем в гавань, найти повод еще сегодня вечером перекинуться с ним парой слов. Ночь была спокойная, корабль тихонько покачивался на волнах, большинство пассажиров уже давно лежали под палубой и спали. Мой чудак сидел, прислонившись к мачте, и смотрел на звездное небо.

«Чудесная ночь для грез», – сказал я, чтобы начать разговор.

«Да, вы правы. В подобных случаях я часто уношусь мыслями в места моих мечтаний. Знакомо ли вам это?».

«О да, – ответил я. – Со мной это часто случается, особенно во время долгих путешествий».

«А вы не могли бы мне признаться, в какие края устремляются ваши мечты?» – спросил он.

«Ну, – ответил я, – это виноградник моего деда, вернее – виноградник моего детства».

«Ах», – сказал странный господин, слегка удивившись, и замолчал.

«А ваше место – мне очень хочется узнать, – где оно?»

«Это сад. Но это не сад за домом, как вы, вероятно, подумали. Он намного больше, это – сказали бы в Европе – парк. Вы понимаете: длинные аллеи, пруды с фонтанами, в разбитом на краю парка акациевом лесочке бьет маленький источник. Дел всегда много. Я часто остаюсь в моем саду на целый день, срезаю цветы, собираю урожай. Это то гранаты, то зимние вишни, тут и персики, и лимоны, и виноград, и фиги. Много живых существ населяет мой сад: стрекочут цикады, бегают маленькие ящер. ки, пчелы приносят мне свой мед, и вот уже несколько лет как красивейшие экзотические птицы избрали этот сад для своего царства, что наполняет меня, как вы догадываетесь, гордостью. Посередине моего сада стоит летний дом, сделанный целиком из кедра, причем он легкий, изысканной архитектуры, прохладный, когда входишь в него, и насквозь продуваемый нежным ветерком».

«В таком случае вы очень состоятельный человек, если смогли позволить себе такой райский сад». – заметил я с восхищением.

«О да, – сказал он, улыбаясь, и удовлетворенно кивнул, – о да, я очень богат и ценю это».

Я восторгался им, моим странным спутником, который так скромно держался во время всего плавания. «Но тот, кто истинно богат, – подумал я, – имеет все основания не выставлять напоказ свои богатства. Наоборот, чего доброго привлечешь нищих или воров». Когда наш корабль на следующее утро вошел в гавань и все были озабочены тем, чтобы как можно скорее почувствовать под ногами твердую землю, в общей суматохе я просто забыл о вчерашнем собеседнике. Но я немало удивился, придя к вечеру еще раз в гавань и увидев там его, покупающего у продавца фруктов кусок дыни. Преисполнившись любопытства, а также и потому, что забыл попрощаться с ним на корабле, я подошел к нему.

«Вы еще здесь? – спросил я. – А я думал, что вы уже давно отправились в свой сад!»

«В какой сад? – спросил он в полном недоумении. – У меня нет никакого сада. Я был бы очень рад, если бы знал, где мне сегодня преклонить голову».

На этом месте дед сделал маленькую паузу и оглядел собравшихся.

– Прошло немало времени, прежде чем я все понял.

День пятьдесят пятый:

На «охотничьей вышке»

На теплой скале дремали ящерицы. Воздух был наполнен запахом диких трав, растущих на этой скудной земле. Дорога, извиваясь как змея, шла в гору. Иной раз на пути попадалось несколько камней, образовывавших как бы ступеньки лестницы, в основном же к дому Рибейро на горе вела узкая протоптанная тропинка. Пройдя по ней, затем по маленькому мостику и деревянной винтовой лестнице, Мануэл наконец добрался до террасы, где его уже поджидал хозяин дома.