Лучи из пепла

Тем труднее оказалось получить разрешение на анатомирование неопознанных трупов. Профессор Тамагава, человек горячий и вспыльчивый, вскоре сложил оружие и уехал, ничего не добившись. Большим успехом увенчались старания его коллеги, доктора Сэйси Охаси, который вместе с знаменитым японским физиком Ёсио Нисина по поручению военного ведомства уже 8 августа вылетел из Токио в Хиросиму, а 21 августа передал своему военному начальству первый медицинский отчет о лучевой болезни в Хиросиме [5], основанный на результатах вскрытия двенадцати жертв атомной бомбы. В этом отчете он, в частности, указывал на поражения костного мозга и лимфатических желез гамма— и бета-лучами.

Однако, несмотря на то что война, согласно объявленной императором готовности капитулировать, уже была официально проиграна, японские военные власти все еще рассматривали чрезвычайно важный отчет Охаси как «секретный документ». В результате врачи, боровшиеся в Хиросиме за жизнь многих тысяч больных, по-прежнему оставались в полном неведении. Не распознав на первых порах специфики симптомов лучевой болезни и не получив к тому же ни от друзей, ни от врагов никакой информации о побочном биологическом действии «новой бомбы», они совершенно неправильно лечили своих пациентов.

Историк Имахори, профессор университета в Хиросиме, так характеризует положение, создавшееся в результате неведения врачей:

«К сожалению, нужно констатировать, что при диагностировании новой болезни допускалась масса ошибок. После 10 августа у многих тысяч людей наблюдались лихорадочное состояние и кровавый понос. Всех их сочли больными дизентерией. В больнице почтовых служащих были оборудованы специальные бараки-изоляторы, чтобы предотвратить распространение эпидемии, однако число «дизентерийных» больных все возрастало. Подвалы универсального магазина Фукуя в центре Хиросимы были временно превращены в «больницу для заразных больных». Каждый день туда свозили сотни «подозрительных» больных, не спрашивая их согласия. В конце августа удалось установить, что ни у одного из этих больных не было дизентерийных палочек… Метод лечения изменили, но для многих это оказалось уже слишком поздно. Они погибли, потому что в результате неправильного диагноза их насильно подняли и заперли в бараках в ужасающих условиях…»

Тем временем профессор Тамагава, которого бюрократы заставили было отступить, услышав о новой вспышке странной болезни после 20 августа, решил вернуться в Хиросиму. На этот раз он не поддался уговорам властей и не отказался от попыток досконально изучить вопрос. 27 августа поздней ночью Тамагава поднял своего старого друга и коллегу доктора Хатия с постели и заявил ему коротко и ясно, что он твердо решил производить вскрытия независимо от того, получит ли он на это разрешение «идиотов, сидящих в окружном управлении»! Хатия, который за последние дни сам составил себе некоторое, хоть и довольно противоречивое, представление о «новой болезни», встретил слова друга с восторгом.

— Я счастлив, что вы пришли ко мне, — сказал он. — Никому другому я не был бы так рад, как вам. Только, ради бога, потише.

Решающую роль в постепенном рассеивании тумана, окружавшего «новую болезнь», невольно сыграла Мидори Нака, одна из самых красивых и выдающихся актрис Японии, особенно прославившаяся непревзойденным исполнением главной роли в «Даме с камелиями». Она была «звездой» всемирно известной драматической труппы «Сакура тай» («Цветущая вишня»), которая с начала июня 1945 года гастролировала в Хиросиме. К несчастью, артисты этой труппы поселились в доме, находившемся на расстоянии всего 700 метров от эпицентра взрыва атомной бомбы. Из семнадцати актеров и актрис тринадцать были 6 августа убиты на месте. Четверо еще оставались в живых, в том числе и Мидори Нака.

«В тот момент я как раз была на кухне, так как в это утро была моя очередь готовить завтрак для всей труппы, — рассказала актриса впоследствии. — На мне был легкий белый с красным халат, а голову я обвязала полотенцем. Когда внезапно все осветилось белым светом, я подумала, что взорвался кипятильник. В ту же секунду я потеряла сознание. Очнулась я в кромешной тьме и постепенно начала сознавать, что лежу под раз-валинами дома. Когда я попыталась освободиться то заметила, что на мне нет ничего, кроме коротеньких трусиков, Я ощупала свое лицо и спину: ран не оказа-лось! Только на руках и ногах было несколько царапин. Я побежала в чем была на берег реки, где все горело ярким пламенем. Прыгнула в воду. Течение отнесло меня на несколько сот метров. А потом солдаты вытащили меня из воды».

Рассказ актрисы мало чем отличается от бесчисленных аналогичных сообщений. Интерес ему придали лишь последующие события. Мидори Нака, хотя и чувствовала себя очень плохо, потребовала, чтобы ее возможно скорее отвезли в Токио. И, поскольку она являлась знаменитостью, ей волей-неволей пришлось предоставить место в битком набитом поезде, направлявшемся в столицу. В Токио — опять-таки благодаря своей известности — Нака сразу же попала под наблюдение лучших врачей. Один из них был Macao Цудзуки, пожалуй самый выдающийся японский специалист в области радиологии. На красавице Мидори он впервые изучал «новую болезнь», поразившую жителей Хиросимы. Однако для него одного во всей Японии эта болезнь отнюдь не была «новой». Дело в том, что на протяжении почти двадцати лет Цудзуки наблюдал действие «жестких рентгеновских лучей» на подопытных кроликах: во время своих экспериментов он уже видел большинство явлений, которые врачи Хиросимы впервые обнаружили теперь у людей, переживших атомную бомбардировку [6].

Сообщение о последних днях актрисы Мидори Нака гласит:

«16 августа Нака была доставлена в клинику Токийского университета. От ее прославленной красоты и благородной грации не осталось и следа. На следующий день после прибытия в больницу у актрисы начали выпадать волосы, число белых кровяных шариков упало до 300–400 (против нормы около 8 тысяч).

В больнице прилагали все усилия, чтобы спасти эту очаровательную женщину. Ей беспрестанно делали переливания крови. Сначала температура повышалась только до 37,8° при пульсе 80, но 21 августа подскочила до 41°, а 23 августа на теле больной в двенадцати или тринадцати местах внезапно появились лиловые пятна величиной в голубиное яйцо. На следующий день пульс доходил уже до 158. В то утро Мидори говорила, что чувствует себя лучше, но вскоре она угасла. На голове у нее оставалось всего лишь несколько тоненьких черных волосков, но, когда мертвую поднимали с постели, они тоже выпали и тихо опустились на пол…»

То обстоятельство, что Мидори Нака провела мучительные последние дни своей жизни не в безвестности среди таких же безвестных больных в одном из переполненных карантинных бараков Хиросимы, а находилась под постоянным тщательным наблюдением специалиста по лучевой болезни Macao Цудзуки и привлеченного им гематолога Дзин Миякэ, помогло спасти многих менее тяжелых больных в Хиросиме и Нагасаки. Ибо течение болезни и результаты вскрытия тела актрисы, усохшего и ставшего легким, как перышко, окончательно открыли глаза Цудзуки на истинный характер столь массового заболевания. До тех пор Цудзуки получал лишь случайные сведения о страданиях жертв атомных бомбардировок в двух японских городах, да и то из вторых и третьих рук. Теперь японский врач немедленно нажал на все педали, чтобы возможно скорее оповестить своих коллег в городах, опустошенных «пикадо-ном», о диагностике и наиболее успешных методах лечения лучевой болезни.

Первым делом Цудзуки обратился к военным властям Японии, которые только что старательно упрятали в сейф доклад доктора Охаси. Доктор Цудзуки объявил им, что факты лучевой болезни нельзя далее держать в секрете. Наоборот, необходимо принять все меры, чтобы он сам и его сотрудники могли отправиться в Хиросиму и открыть местным врачам всю правду.