Черный воздух

Стоя рядом с коробкой, Люциан оглядел собравшихся и начал читать нараспев на латыни. Мануэль понял начало:

— Я верую в Господа нашего, Отца Всемогущего, создателя Небес и Земли, и всех вещей, видимых и невидимых… — Далее Люциан читал громко, но успокаивающе, вопрошающе, но гордо. После завершения литургии он взял другую книгу, меньшего размера, он принес её с собой, и зачитал на немецком:

— Знай, Израэль, все то, что люди зовут жизнью и смертью сродни белым и черным каплям, нанизанным на нить, и эта постоянно изменяющаяся нить — моя бессмертная душа, связующая бесконечную цепь маленьких жизней и маленьких смертей.

— Ветер сбивает корабль с курса, как только он выходит в море: мысли делают человеческий разум острее.

— Воистину! Придет день, когда свет вечный успокоит все ветра, изгонит все отвратительные жидкости во тьму и все люди будут освящены чистым светом, истекающим из короны.

Пока Люциан это читал, солдат медленно двигался по комнате. Сперва он поставил на коробку тарелку с нарезанным бисквитом, зачерствевшим после нескольких месяцев в море. Кто-то взял на себя труд порезать его на части, и потом сделал из них такие тонкие облатки, что они по цвету стали как мед и почти просвечивали. Дырки от червей делали их похожими на старые монеты, в которых просверлили дырки и расплющили, чтобы сделать их них украшения.

Следующий солдат вынул из-за коробки пустую стеклянную бутыль с отрезанной вершиной, похожей в таком виде на чашу. Взяв флягу в другую руку, он до половины наполнил миску ужасным вином, остававшимся на «Ла Лавии». Положив флягу на место, он передавал чашу по кругу, пока монах продолжал молитву. У всех на руках были порезы, которые больше или меньше кровоточили, и каждый человек держал кровоточащую руку над чашей-бутылью, ожидая, пока в неё упадет капля их крови, пока вино не стало таким темным, что Мануэлю, видевшему все в синем свете, казалось темно-фиолетовым.

Солдат поставил бутыль на коробку рядом с блюдом с кусочками бисквита. Брат Люциан закончил чтение, посмотрел на коробку и перечитал последнее предложение:

— О, светильники огненные! Озарите потаенные уголки разума, согрейте и покажите путь тем, кого вы любите, чтобы мы смогли вернуться к вам. — Он, держа в руке тарелку, по кругу обошел комнату, вкладывая всем в рот ломтики бисквита. — Это плоть Христа. Плоть Христа, данная вам.

Мануэль положил ломтик бисквита в рот и начал его жевать. Он наконец он понял, что происходит. Это были поминки, служба по Лаегру, служба по всем ним, ведь все они уже были приговорены. За влажной стеной комнаты было глубокое море, давящее на доски, давящее на него. В конечном счете море поглотит их всех, они все утонут, станут кормом для рыб, а после их кости украсят дно океана, где Господь бывает редко. Мануэль с трудом разжевал бисквит и проглотил его. Когда брат Люциан поднял чашу, приложил её к своим губам, сказав перед этим: «Кровь Христа пролилась за тебя», — Мануэль остановил его. Он принял бутыль из рук монаха. Солдат вышел вперед, но Люциан заставил его отступить. Потом монах преклонил колени перед Мануэлем, перекрестил себя, слева направо, в православном стиле. Мануэль сказал:

— Ты кровь Христа, — и поднес чашу к губам Люциана, чтобы он мог пить.

Он повторил это со всеми, не обойдя и солдата. «Ты Христос». Все они впервые принимали причастие, и некоторые из них с трудом могли глотать. Когда все выпили, Мануэль приложил чашу к своим губам и допил остатки.

— В книге брата Люциана сказано, что путь живущим освещает огненная корона, и что все мы станем подобны Богу. И так и есть. Мы выпили и теперь мы — Господь. Узрите. — Он указал на оставшуюся крысу, теперь стоящую на задних лапах, умываясь передними, отчего казалось, что она молится, её круглые блестящие глазки остановились на Мануэле. — Даже звери это знают. — От отломил кусочек бисквита и нагнулся, предлагая его крысе. Крыса взяла его в свои лапы и стала есть. Это доказывало идею Мануэля. Выпрямившись Мануэль почувствовал, что кровь ударила ему в голову. На всех головах сверкали, вздымаясь над головами и облизывая потолочные балки, огненные короны, они заполняли комнату светом.

— Он здесь! — крикнул Мануэль. — Он прикоснулся к нам своим светом, смотрите! — он приложил каждому руку ко лбу и увидел, что их глаза расширились, когда они изумленно увидели горящие души соседей, как они стали показывать пальцем на головы товарищей. Они все, объятые ярким белым светом, обнимали друг друга со слезами на глазах и широко улыбались в глубине бороды. Свет свечей танцевал на полу тысячами отражений. Крыса испугалась, нырнула под стенку, но они все смеялись и смеялись.

Мануэль обнял монаха, глаза того сияли радостью.

— Это поможет, — сказал Мануэль, когда все опять успокоились. — Господь приведет нас домой.

На верхнюю палубу они возвращались, как мальчики, игравшие в хорошо знакомой пещере.

Армада прошла Оркнейские острова без Лаегра, хотя у некоторых кораблей были проблемы. Потом они вышли в северную Атлантику, где валы были выше, впадины глубже, а палубу «Ла Лавии» постоянно заливало водой.

С юго-запада дул сильный, непрекращающийся ветер, и через три недели они были не ближе к Испании, чем когда они только прошли Оркнейские острова. Атмосфера как на «Ла Лавии», так и во всем флоте была удручающая. На «Ла Лавии» ежедневно умирали люди, их перебрасывали через борт без каких-либо церемоний, только с отпечатком медальона Мануэля на руке. Смерть сделала нехватку еды и воды менее острой, но она все ещё была. Команда на «Ла Лавии» теперь состояла в основном из солдат, напоминавших призраков. Не хватало людей, чтобы качать помпы, в Атлантике каждый день находили новые течи в уже и без того дырявом корпусе. Вода стала набираться в таких количествах, что капитан, начинавший плавание третьим помощником, решил, что им следует идти прямо в Испанию, не отклоняясь к плохо известному западному побережью Ирландии. Такое же решение было принято капитанами ещё нескольких поврежденных судов. Перед поворотом они сообщили свое решение основным силам, направлявшимся западнее. Со своего больничного ложа Медина Сидония дал свое согласие, и «Ла Лавия» направилась на юг.

К сожалению, после того как они повернул на юг с северо-запада, пришел шторм. Они ничего не могли сделать. «Ла Лавия» ковыляла по волнам, её волна за волной накатывались на неё, пока остатки корабля не выбросило на мель в районе западного побережья Ирландии.

Это был конец, и все это знали. Мануэль видел это по тому, что воздух стал черным. Облака были похожи на тысячи английских пушечных ядер, десятками перекатывающихся прямо над мачтами и при столкновении рождающих молнию, бьющую в море. Воздух под ними был черным, как бездна, только менее плотный: плотный, как вода, ветер яростно завывал в мачтах. Кто-то мельком увидел подветренный берег, но Мануэль не мог увидеть его во мраке. Люди в страхе кричали, стало хорошо видно, что западное побережье Ирландии представляло собой отвесные скалы. Это был конец.

Мануэль не испытывал ничего кроме восхищения третьим помощником-капитаном, который, надев шлем, приказал наблюдателям на мачте искать гавань в утесах, куда они бы смогли пристать. Но Мануэль, как и многие другие люди, проигнорировал команды помощника оставаться местах, была очевидна бессмысленность этого. По всему кораблю одни обнимались на прощание, другие съеживались от страха под лестницей. Многие подходили к Мануэлю и просили о прикосновении, и Мануэль касался их лба, сердито расхаживая по баку. Как только Мануэль их касался, некоторые души некоторых сразу улетали на небо, а кое-кто бросался за борт и, ударяясь об воду, становился дельфином, но Мануэль едва ли замечал эти события, он усердно молился, громогласно обращаясь к небесам:

— Господи, за что нам этот шторм? Сперва нам мешал северный ветер, именно из-за него я и оказался здесь. Значит такова была Твоя воля, Ты привел меня сюда, но зачем, зачем, зачем? Хуан мертв и Лаегр мертв, и Пиетро мертв, и Хабидин мертв, а вскоре и мы все будем мертвы. Зачем все это? Это неправильно. Ты обещал, что мы вернемся нас домой. — В ярости он взял нож для резки запального шнура, спустился на полузатопленную среднюю палубу и пошел к грот-мачте. Он глубоко воткнул нож в дерево, нанеся удар вдоль волокна. — Получай! Я презираю Тебя и насланный Тобой шторм!