Примула. Виктория

Между тем... В аристократических салонах Лондона уже немножечко попахивает переполохом и скандалом. Волнуются сановники в звёздах и орденах, волнуются дамы в огромных диадемах. Лакеи ставят на японские столики чайные подносы. Звенят чашки и блюдца. Пыхтит большой старинный чайник. Номера «Таймс» передаются из рук в руки. Дамы обменивались тривиальными улыбками и ненавязчиво блистали хорошими манерами. Утренние новости были получены во время прогулки верхом в Гайд-парке; за чаепитием новости дополнялись подробностями. Не отставали от женщин и молодые щёголи, блиставшие, в свою очередь, на балах в Мэйфере и в клубах Пэлл-Мэлла. Все они — адепты сложной философии гедонизма [89]. Все они любят сплетничать. Лакеи с поклонами провожают в гостиную очаровательной леди красавцев с большими бутоньерками пармских фиалок в петлицах. Умные леди спешат созвать гостей. Бесцветные и разноцветные личности обмениваются разнообразно окрашенными фразами. В обеденное время за роскошными столами торжественно вкушаются: прозрачный черепаховый суп, ароматные дрозды, обёрнутые складчатыми листьями сицилийского винограда, шампанское темно-янтарного цвета и почти янтарного благоухания — Дагонэ... И шёпот, шёпот, шёпот; и разговоры вполголоса; и толки, толки, толки...

Королева пишет дневник, свой шотландский журнал [90]. Её страна наконец-то откликнулась любовью, наконец-то показала, проявила благодарность... Её страна, её держава, её родина, её королевство...

Её королевство благодарственно пришло к ней, оборотясь простым парнем, грубоватым захолустным мужиком, мужиком её страны...

Над королевством повисает, словно улыбка Чеширского Кота [91], замечательный вопрос: кем в конце-то концов является для королевы этот человек? И королева даёт на невысказанный вопрос ответ ясный и безмятежный: «Это мой лучший друг». И на страницах «Панча» и «Таймс» начинает мелькать ехидное определение: «миссис Браун». Так теперь её называют!

А королева сохраняет полнейшую безмятежность...

«... — A-а! Они всегда так, когда думают о чём-нибудь весёлом!..

Ах, всё равно в этой стране правят журналисты, и поэтому королевская власть в этой стране никогда не прекратится!..

Однако сэр Бенджамин Дизраэли не полагает, что королева может безмятежно предаваться частной жизни. Он приезжает в Осборн, в Виндзор, в Бэлморал. Она встречает его. Она в чёрном креповом платье, в белом тюлевом чепце. Августейшая вдова. Дизраэли снова и снова повторяет ей, что популярность её в стране падает. Англия недовольна её затворничеством. Англия не желает, чтобы королева уходила с головой в частную жизнь. Англия хочет, чтобы королева трудилась, как положено королеве!

— Никто не понимает меня, — отвечает она. — Никто не понимал Альберта.

Королева удаляется в кабинет, происходит погружение в деловые бумаги, документы. Верный дневник (вот кто самый лучший, самый ближайший друг!) заполняется сердитыми декларациями. Она будет править твёрдой рукой, она — королева! И пусть лорд Дерби, лидер оппозиции, не думает, будто она после смерти обожаемого Альберта сделается номинальной королевой!..

Вот уйду! Вот ищите себе другую правительницу! Только сомневаюсь, чтобы вы её нашли!..

Но идиллия в Балморале занимает страну. Светские дамы хихикают, обсуждая вполголоса неожиданное затворничество королевы в Шотландии. «Миссис Браун! Миссис Браун! Миссис Браун!..» — повторяется на страницах газет и в салонах.

Дизраэли, смуглолицый лорд, прилетает в своей чёрной крылатке в Бэлморал. На этот раз его встречает помолодевшая счастливая женщина. Он разумно толкует ей, что Англия ждёт свою королеву, Англия хочет постоянно видеть королеву; Англия приказывает многоголосым хором: королева должна, обязана всегда быть наготове, всегда под рукой, что называется, у своих подданных! Дизраэли озвучивает эти желания страны спокойно и остроумно:

   — Страна ждёт свою королеву...

   — Я останусь здесь, потому что я счастлива здесь! — отвечает она решительно.

Дизраэли спокойно (ещё спокойнее, чем прежде) аргументирует необходимость её возвращения в Лондон. Она безмятежно парирует, но видит самую суть:

   — Наш самый близкий друг, — она говорит о себе в третьем лице и во множественном числе, как подобает королеве... — Наш самый близкий друг — человек из народа. И я не понимаю тех, кого это раздражает...

Дизраэли решается высказать почти открыто именно то самое, о чём знают решительно все! Она тоже знает... Он так и говорит ей, прямо, в сущности:

   — Вы знаете, кого это раздражает, Ваше Величество...

Конечно же, она знает, кого это (вот это самое!) раздражает... Её сына Берти! Этого ловеласа и бездельника! Этого будущего короля Англии... Так вот же, не скоро он дождётся! В ближайшие три, а то и четыре десятка лет пусть не рассчитывает на коронацию! Она умирать не собирается. И она никому не позволит вмешиваться в её частную жизнь! Она никому не позволит диктовать ей, с кем она должна дружить. Ни-ко-му!.. Бедный Альберт! (О! Она тоскует о муже очень всерьёз. Без малейшей тени иронии она произносит: «Бедный Альберт!») ...Разве принцу Уэлльскому неизвестно, что именно этому человеку (она нарочно не называет имя Джона Брауна); так вот, именно этому человеку принц-консорт доверял как самому себе!..