На восходе солнца

Вероятно, он долго бы еще рассказывал о себе, это ему определенно доставляло удовольствие, но вернулась Даша, и не одна: с нею пришла Соня Левченко. Обе с пунцовыми щеками, веселые, с одеждой в снегу. Толкая друг друга, они с шумом ворвались в гостиную, увидели постороннего человека, присмирели, но не удержались, брызнули смехом и сразу оживили несколько натянутую обстановку. Разгонов тоже повеселел, начал сыпать остротами.

Вера Павловна ненадолго вышла, вернулась с сыном на руках. Леночка в белом платьице с алыми ленточками в косичках порхала между кресел, как мотылек. Разгонов поймал ее, усадил к себе на колени и быстро приручил доверчивую и общительную девочку.

— Зачем усы? Они колючие, — щебетала она и тянулась ручонкой к его лицу.

— А я вот тебя защеко-очу, — притворно грозил он девочке, посматривая в то же время то на Дашу, то на Соню веселыми, чуть затуманившимися глазами.

Идя сюда, Разгонов рассчитывал попасть в скучную и немножко чопорную обывательскую семью, окунуться в привычную атмосферу пересудов, попить чаю, сказать при случае несколько подходящих каламбуров и уйти. Все было известно заранее. И все оказалось не таким, как он представлял. Собираясь поскучать здесь два-три часа (в городе у него не было знакомых, он только что приехал из Читы), Разгонов почувствовал интерес к дому Ельневых. Прежде всего, ему понравилась обстановка: книжные шкафы, белые занавеси, говорившие о любви к чистоте и уюту. Несколько реплик Веры Павловны и мимоходом высказанное ею замечание показались ему глубокими и занятными. А Даша и Соня внесли столько здорового веселья, свежести, чистоты, что Разгонов и думать позабыл об уходе. Он присматривался, сравнивал девушек между собой. От его взора не укрылось, что у Сони веки были чуточку больше нормального, разбухшими, как у человека, который часто и подолгу плачет. «Значит, на душе у нее какое-то горе», — подумал он.

К тому времени, когда вернулась Олимпиада Клавдиевна, Разгонов успел завладеть вниманием всех трех женщин. Каждой он сказал по нескольку комплиментов, а Соне пожал руку и сочувственно улыбнулся.

— У вас на душе тяжесть, я вижу. Но все проходит. Время — хороший лекарь, — шепнул он ей на ухо.

Соня пристально посмотрела на него и вздохнула. У нее действительно было ощущение тяжести, свалившейся на нее из-за ссоры отца с Сашей. И горько было слышать ей, что посторонние люди замечают это с первого взгляда. В то же время она подивилась проницательности Разгонова.

— Так вы недавно в нашем городе? Как вам понравился Хабаровск? — спросила Олимпиада Клавдиевна.

— Город показался мне скучным. Но это, видно, потому, что нет хороших знакомых. В свободное время я предоставлен самому себе.

— Ничего, привыкнете. И знакомства будут, — заметила хозяйка, доставая из буфета горку тарелок. — Вы, конечно, не откажетесь пообедать с нами?

Разгонов поблагодарил.

— Здесь хорошо летом. Вы сейчас представить не можете, как красит город река, — сказала Вера Павловна.

— Возможно, — поспешил согласиться Разгонов. — Города потому и строят возле рек.

— Видимо, не только из-за этого!

— А также в целях удобного пароходного сообщения, — таким же докторальным тоном продолжал Разгонов, не замечая, как переглянулись Даша и Вера Павловна.

Олимпиада Клавдиевна, разливая суп по тарелкам, говорила:

— В субботу бенефис Баратова. Может, ты, Вера, возьмешь билеты? Обещают интересную программу. Хотя, между нами говоря, живет он былой славой. Постарел, подурнел, голос пропил... что делать! Такова судьба каждого артиста. — Она вспомнила, что видела Баратова еще молодым и была даже влюблена в него, вздохнула, будто в зеркало на себя посмотрела. — Ох, какой он был обворожительный мужчина! Нынче что-то таких не встречаю. Даша, веди себя, пожалуйста, прилично за столом. У нас посторонний человек, — тут же строгим тоном добавила она, заметив, что Даша скатала хлебный шарик и намеревалась запустить им в Соню, чинно сидевшую рядом с Разгоновым с другой стороны стола.

— Ах, тетя!.. Право, я уже не маленькая, — Даша вспыхнула, обиженно подобрала губки.

Олимпиада Клавдиевна погрозила ей взглядом и обратилась к Разгонову:

— Вот нынешняя молодежь! Вы, Леонид Павлович, наверно, такой же суперечник? Без почтения к старшим, а?

— Революция низвергает авторитеты. Ничего не поделаешь, — сказал Разгонов. — Мы — люди своего времени.

— Революция, революция... просто разбаловались все сверх всякой меры. Теперь еще нам навяжут унизительную роль немецких данников.

— Нет, никогда! Похабного мира мы не допустим. — Разгонов закурил папиросу, попыхивал дымком, снисходительно посматривал на женщин. Говорил он уверенным тоном хорошо осведомленного человека. — Переговоры в Бресте — просто маневр. Неужели вы не понимаете?

Вера Павловна удивленно посмотрела на него.

— Конечно, я плохо разбираюсь в политике. Но люди так надеются, что будет мир. Война принесла всем столько горя. Неужели мало еще пролито крови?

— Да, ужасно, ужасно!.. — Олимпиада Клавдиевна затрясла головой. — Но, милочка, Россия должна держать свое слово...

— Мы заставили германский империализм саморазоблачиться. Теперь все видят, какой это зверь. — Разгонов поискал глазами пепельницу, не нашел, под скатертью скомкал окурок пальцами и незаметно сунул его в карман. — Таким образом, первая цель переговоров достигнута, — продолжал он, откинувшись на спинку стула и придав своему лицу выражение многозначительное и строгое. — Кюльман и Гофман сослужили службу революции.

— Вы знаете, мука-сеянка опять вздорожала, — Олимпиада Клавдиевна следовала своей манере внезапно менять тему разговора. — Ах, если бы я была правительством!.. — Вдруг она потянула носом и сказала с тревогой: — Пахнет горелой шерстью. Даша, сходи на кухню, посмотри... Ничего нет? Но ты слышишь: пахнет паленым? — Она еще раз потянула носом, подозрительно оглядела всех сидящих за столом. — Послушайте, молодой человек, куда вы дели окурок?

Разгонов, тоже почуявший запах паленой шерсти, схватился за карман. Сразу же нащупав тлеющий огонек, он вскочил и принялся яростно мять пальцами брючное сукно. Вид у него был смущенный и виноватый. Весь он залился краской.

— Вот черт!.. Я, кажется, уронил искру... на брюки. Какая неосторожность, — бормотал он, пряча глаза от устремленных на него женских взглядов.

Даша с весело заблестевшими глазами шепталась с Соней; обе вдруг звонко расхохотались.

— Перестаньте, бесстыдницы! — прикрикнула на них Олимпиада Клавдиевна. — Когда в доме мужчины, надо ставить на стол пепельницу. Который раз я тебе говорю, — строго выговаривала она племяннице.

Вера Павловна тактично продолжала разговор, отвлекая внимание от неприятного инцидента. Все были подчеркнуто любезны с Разгоновым. Но оставшуюся часть обеда он просидел как на иголках. Он понимал, что сам же поставил себя в смешное положение. Его самолюбие было уязвлено. С мрачным видом он помешивал в стакане серебряной ложечкой, слушал рассказ о соседке-учительнице, разошедшейся с мужем из-за несогласия в политических взглядах.

— Чепуха! При чем тут политика?.. Жены всегда от мужей бегали, — сказала Олимпиада Клавдиевна, раскалывая щипцами сахар. — А вы, Леонид Павлович, уже определились на службу?

— Да, в краевой военный комиссариат, — ответил Разгонов.

При первой же возможности он поспешил откланяться и уйти.

— Вера, тебя просил зайти Марк Осипович. Он обещает протекцию. Есть вакантное место воспитательницы в сиротском приюте, — вспомнила Олимпиада Клавдиевна, когда они вдвоем мыли на кухне посуду. — Конечно, если место не понравится, я не тороплю. Ради бога, не пойми превратно.

— Но это же чудесно!.. Ребятишки... — Вера Павловна взмахнула полотенцем.

— Говорят, там не очень чисто. Кажется, детишек обкрадывают. Представь, находятся подлецы!

Идти к доктору Твердякову в этот день было поздно, и Вера Павловна отложила визит до утра. Но мысль о предстоящей работе уже не покидала ее.