На восходе солнца

Со злобой и остервенением он стрелял в каждого, кто появлялся в поле зрения.

— А-а, за моим добром... На, получай!

Вдруг клуб дыма поднялся вдали над крышами. Вспыхнул дом духовного ведомства.

Зотов выглянул в окно и чуть дольше помаячил в нем. Тут и вошла ему между глаз меткая пуля охотника-таежника.

Некоторое время спустя в библиотеку заглянул прихрамывающий сотник Суматохин. Глянул в окно, прикинул зону обстрела.

— Ага. Вот сюда и поставим пулемет, — сказал он, и мертвого хозяина бесцеремонно сбросили на пол.

...Настя все это время находилась внизу, на кухне, вход в которую охраняли два казака.

— Дяденьки, отпустите меня. Мне-то зачем погибать? — спросила она.

— Нельзя. Разболтаешь, сколько нас. Мало ли что.

Кутаясь в шубку, Настя поглубже втиснулась в угол между печью и капитальной стеной. Первый страх у нее прошел, и она теперь размышляла над своим положением.

Казаки хоронились от пуль за простенками, стреляли редко. Но сверху, из окон второго этажа, палили беспрестанно.

Красногвардейцы несколько раз пытались проникнуть в дом. Как поняла Настя, эти попытки стоили жертв.

«Вот погибают люди... из-за иродов», — думала она. Все в ней бурно протестовало против того, что делали Зотов и Суматохин. Она не знала, что хозяина уже не было в живых.

— Гляди-ка, чего-то они соображают, — выглянув в окно, сообщил казак помоложе.

Второй чертыхнулся и зарядил винтовку новой обоймой.

— Как бы не подожгли, — озабоченно сказал он. — Надо патронов еще принести, — и ушел, наказав первому следить за двором.

«Да, да... поджечь гнездо. Пусть горит! Пусть...» — Мысли Насти сразу приняли определенное направление. Она быстро оглядела помещение и незаметным движением схватила с полки коробок спичек.

— Послушай, барышня, водочки тут нет? — просительно улыбаясь, сказал оставшийся казак.

— Водки?.. Ах, да, да. В той комнате, в буфете, — быстро сказала Настя.

Едва казак скрылся, как Настя метнулась в противоположный угол, в мгновение ока отвинтила крышку полутораведерного бидона с керосином. Опрокинув посудину, она проследила, как керосин потек через кухню, спокойно перешагнула лужу и сняла с двери засов.

Обернувшись, она увидела настороженные, злые глаза казака, наблюдавшего за ней.

— Ты куда... бежать? От пули не уйдешь.

Настя, не отводя взгляда, машинально чиркнула спичкой. Спичка сломалась. Она ощупью достала другую, зажгла и бросила на пол. Сразу огненная стена выросла между ними. Настя закрыла руками лицо и выбежала во двор.

Рев, треск, гул пламени, вихри багрово-черного дыма, пепел, уносимый ветром, — вот чем в конце концов обернулось зотовское стяжательство.

К ночи стрельба почти затихла. Большая часть казаков и офицеров бежала через Амур за границу. Красногвардейцы помогали тушить пожары. Вылавливали разбежавшихся гамовцев и уголовников, выпущенных ими из тюрьмы. В городе устанавливался твердый революционный порядок.

Лишь анархисты буянили в одном из брошенных особняков. Горланили песни, бранились; шум разносился на два квартала.

Случай снова свел Савчука с Петровым.

— Эге-ей, братцы, гуляй! Свое пьем, завоеванное...

— Грабленое пьете! — жестко сказал Савчук, появляясь внезапно среди пирующих. — А ну, хлопцы, бей посуду!

Десять прикладов, одновременно пущенных в ход, в мгновение ока превратили ящики с напитками в месиво из щепы, осколков стекла и растекающейся по паркету бурой жидкости. В помещении остро запахло спиртом.

— Ма-ать честная, добра-то пропадает! — сожалеющее ахнул кто-то.

Теперь все анархисты вскочили на ноги. Стояли друг против друга двумя враждебными стенами.

Петров до сих пор сидел в стороне, делая вид, что не замечает Савчука. Сейчас он поднялся, медленно прошел через комнату и некоторое время молча сверлил Савчука глазами.

— Ну, Иван Павлович. Это тебе не пройдет. Терпение у меня кончилось, — просипел он, задыхаясь от ярости, и потянулся рукой к пистолету.

— Обезоружить! — не поворачивая головы, коротко бросил Савчук.

Кто-то из бойцов, опередив Петрова, рванул за кобуру, ремень портупеи лопнул. Петров пошатнулся и лапнул рукой уже по пустому месту. Должно быть, это отрезвило его. Он постоял еще секунду-другую в угрожающей позе, затем, не зная, что предпринять, переступил с ноги на ногу.

— Чтобы больше не безобразничали. Иначе в трибунал, — веско сказал Савчук.

Лицо Петрова исказилось. Злобно ощерясь, он закричал:

— Так ты спишь с моей женой, а меня хочешь с пути убрать, — и рванул на себе ворот. — Стреляй! Вот моя грудь!

— Дура-ак! — сказал Савчук, повернулся и пошел прочь.

Здание почтово-телеграфной конторы охранял отряд моряков. Часовой мерял шагами площадку перед главным входом.

Часть матросов разместилась в глубоких оконных нишах, дремала. Другие пытались разобраться в путанице проводов и смонтировать из уцелевших частей хотя бы один исправный аппарат.

Им помогал молодой телеграфист.

Мухин, зайдя на телеграф, некоторое время молча смотрел на разрушения. Потом стал набивать табаком трубку.

— Здравствуйте! — сказал он простуженным баском и подошел ближе, чтобы попросить огонька. — Вот забыл в тюрьме спички. Дайте прикурить, ребята.

Обгорелые строения без оконных рам, без крыш, остатки печей и труб среди черных пожарищ, опаленные огнем деревья, разломанные заборы — такова была картина многих улиц Благовещенска утром.

Город возвращался к мирной жизни, израненный, истерзанный, с горем во многих домах и с великой надеждой.

Кто знал тогда, что пронесся лишь первый короткий шквал? Что грянет скоро буря, куда посуровее?

Люди, покончившие с мятежом, показали, что они умеют постоять за родную Советскую власть. И здесь, на самой границе, она прочно встала на берегу многоводного красавца Амура.

Они — единственные хозяева этой прекрасной, еще дремлющей под снегами земли, готовой принять новые семена и дать дружные всходы. Где-то впереди, скрытая во времени, была и пора жатвы.

...Логунов медленно поднимался по лестнице в аппаратную телеграфа. Как старому знакомому, улыбнулся молодому телеграфисту.

В тишине зала вдруг ожил, бойко застрекотал старенький «морзе». Точка, тире, тире, три точки, одна... «Всем, всем, всем...» — читал Логунов.

Он подошел к окну и стал смотреть на утреннее розовеющее небо, на город, дымки которого говорили о жизни.

Первый луч взошедшего солнца мягко коснулся его щеки и радужными блестками заиграл на покрытом ледком холодном стекле.

Примечания