Батый. Хан, который не был ханом

Интересные «факты» о Бату обнаруживаются и в поздних европейских источниках. Например, польский автор начала XVI в. Матвей Меховский в «Трактате о двух Сарматиях» пишет: «Четвертым императором был сын Батыя Темир-Кутлу, в переводе с татарского — счастливое железо (темир — счастливый и кутлу — железо). Он был счастлив и любил войну. Это и есть прославленный в истории Темерлан, опустошивший всю Азию и дошедший до Египта» (Меховский 1936, с. 64]. Вторят ему Альберт Кампензе, заявивший, в письме к папе Клименту VII, что «Отец этого Тамерлана известен у нас в Истории под именем Батыя; на Татарском же языке называется Занка (Zаnса)» [Библиотека 1836, с. 17], француз Блез де Виженер, указавший в своей записке польскому королю Генриху де Валуа (1573 г.): «Четвертым ханом татарским был Темир-Кутлук, что значит счастливое железо, сын Батыя, иначе называемый Тамерланом» [Виженер 1890, с. 84], и Даниил Принц, австрийский дипломат, посетивший Москву в 1577 г., написавший в своем отчете по итогам этой поездки, что «Батый имел сына, Тамерлана (Таmerlanam), которого Москвитяне называют Темир-Кутлук (Теmir Kulta); из истории известно, какой он блеск придал своему народу одним только тем, что возил с собой Турецкого Султана, Баязета, заковав его в золотые цепи» [Принц 1877, с. 7]. Вероятно, эти авторы опирались на сведения Матвея Меховского, потому что информации о Бату как отце Тамерлана мы не находим ни у одного русского и тем более восточного автора. Как видим, Бату в позднесредневековой европейской исторической традиции представили отцом Тимура, хотя последний на самом деле никогда не управлял Улусом Джучи и не имел отношения к роду Чингизидов. При этом еще и самого Тимура отождествили с современным ему золотоордынским ханом Тимур-Кутлугом — из династии Туга-Тимура, брата Бату! Тот факт, что оба Тимура (и Хромой, и Кутлуг) жили на полтора века позже Бату, этих историков не смущал.

Таким образом, имя Бату, как и любого другого выдающегося деятеля, стало после его смерти обрастать легендами, причем не только в народном творчестве, но и в исторических сочинениях, которым исследователи привыкли доверять. Порой очень трудно определить, что в источниках вымысел, а что правда. Да и само понятие «правда» весьма относительно: то, что представлялось истинным персидскому летописцу ХIII-ХIV вв. — апологету Бату, могло показаться страшной ложью или нелепостью русскому летописцу или европейскому историку ХV-ХVI вв., которому Бату представлялся исчадием ада.

§ 31. Pro et contra

Как и любой выдающийся деятель, Бату имел своих почитателей и недоброжелателей среди историков. Приведем несколько характеристик, данных ему представителями самых разных стран и эпох. Чтобы нагляднее представить «палитру мнений», начнем с крайне отрицательных отзывов, от которых будем постепенно переходить к положительным,

«Повесть об убиении Батыя»(создана между 1440-ми и 1470-ми гг., предполагаемый автор — Пахомий Логофет): «И понеже злочестивый онъ и злоименитый мучитель не доволен бывает, иже толика злая, тяжкая же и бедная хри-стианом наведе, и толико множество человековъ погуби, но тщашеся, аще бы мощно и по всей вселенной сотворити, ни да по не именовано ся бы христианское именование, абие в то же лето устремляется на западныя Угры къ вечерним странам, их же прежде не доходи; многа же места и грады пусты сотворивъ, и бяше видети втораго Навуходоносора, град Божий Иерусалимъ воююще. Сей же злейший и губительнейший бысть онаго, грады испровергая, села же и места пожигая, человеки же закалая, инехъ же пленяа» [цит. по Горский 20016, с. 218]. Как уже отмечалось, «Повесть» создавалась с вполне определенными целями, и представленный в ней образ Бату соответствовал политическим задачам, которые ставили перед собой московские правители второй половины XV в. — представить ордынских правителей в как можно более невыгодном свете, — а вовсе не отражал информацию о реальном историческом деятеле.

«Повесть о разорении Рязани Батыем»(начало XVI в.): «Царь Батый лукав был и немилостив в неверии своем, распалился в похоти своей»; «Безбожный царь Батый разъярился и оскорбился»; «Окаянный Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега ножами рассечь на части». «И увидел безбожный царь Батый страшное пролитие крови христианской, и еще больше разъярился и ожесточился» [Воинские повести 1985, с. 107, 109-110]. Идеологическую направленность и художественный характер этого сочинения мы уже отметили выше. Возможно, в «Повести» имелись изначально какие-то сведения, основанные на свидетельствах очевидцев или летописных источниках, близких по времени написания к эпохе Бату, Но впоследствии они подверглись такой серьезной переработке, что вряд ли можно опираться на «Повесть» как на источник по истории того периода и воспринимать мнение ее авторов о Бату как отношение к нему его русских современников: она отражала официальную позицию русских идеологов эпохи создания-самого произведения.

Андрей Иванович Лызлов(1655-ок. 1697), русский историк и чиновник на царской службе: «Потом нечестивый Батый, не удоволився толикими безчисленными христианскими кровьми, яко кровопийственный зверь дыша убийством христиан верных, оттуду со многими воинствы иде в Венгерскую землю, идеже бысть ему брань с царем Коломаном. Но и тии такожде побеждени быша от поганых и бежаша, по них же гнаша нечестивии даже до реки Дуная, пленующы страны оныя» [Лызлов 1990, с. 25]. «Скифская история» А. И. Лызлова представляет собой оригинальное произведение в русской историографии того времени: его источниками послужили «Польская хроника в 30 книгах» Мартина Кромера (1555), «Описание Сарматии Европейской» Алессандро Гваньини (1578), «Хроника польская, литовская, жмудская и русская» Матея Стрыйковского (1582) и ряд других, то есть преимущественно труды центральноевропейских авторов, и уже в меньшей степени русские исторические источники — Степенная книга, Хронограф Русский, Киевский синопсис. Основанный на источниках позднейших времен, труд А. И. Лызлова вобрал в себя и отношение их авторов к Бату, которое опять же существенно отличалось от более раннего.

Николай Михайлович Карамзин(1766-1826), русский историк, писатель и публицист, автор капитального труда «История государства Российского»: «Батый двинул ужасную рать свою к столице Юриевой, где сей князь затворился. Татары на пути разорили до основания Пронск, Белгород, Ижеславец, убивая всех до основания...». «Батый, как бы утомленный убийствами и разрушением, отошел на время в землю Половецкую, к Дону...» [Карамзин 1991, с. 508, 513]. Н. М. Карамзин допустил ту роковую для исследователя ошибку, которая нередка и для современных историков: работая с русскими летописями, он полностью стал на позицию их авторов. В полной мере это проявилось и в его отношении к Бату, которого летописцы начиная с конца XIV в. представляли настоящим чудовищем.

«Слово о Меркурии Смоленском»(начало XVI в.): «Злочестивый царь Батый пленил Русскую землю, невинную кровь проливая, как воду, обильно и христиан истязая. И, придя с великою ратью под богоспасаемый город Смоленск, стал тот царь от города в тридцати поприщах, и многие святые церкви пожег, и христиан убил, и решил непременно захватить город этот» [ПЛДР 1981, с. 205]. Довольно типичное отношение к Бату со стороны авторов «житийных» сочинений, отражающее в еще большей степени позицию в отношении монголов их заказчиков — русских государей, боровшихся с наследниками Золотой Орды.

Владимир Алексеевич Чивилихин(1928-1984), советский писатель и литературовед: «Бату, внук Темучина сын Джучи... и в самом деле, очевидно, не был сильной и мужественной личностью, если в истории нет ни одного упоминания о его участии в боях, если в жестокой борьбе чингизидов за богатства и земли он получил наихудший удел на дальней бесплодной северо-западной окраине империи. Руками военнопленных и рабов построил свою столицу далеко в стороне от метрополии и важнейших торговых дорог, избегал бывать даже на курултаях, так и не решился вступить в борьбу за великоханский престол, который после спившегося Угедея пустовал пять лет, потом был занят врагом Бату Гуюком, а через два года уступлен Мунке. За последние пятнадцать лет жизни Бату ни разу ни с кем не воевал, жил безмятежно, наслаждаясь в роскошном дворце восточными сластями, разноплеменным гаремом, безграничной властью над покоренными народами, куражась над их послами с неуравновешенностью алкоголика и расправляясь с их князьями с жестокостью сатрапа, потягивая винцо не только на досуге, но и, кажется, перед официальными приемами далеких гостей... Бату-хан бесславно кончил свою жизнь и, в отличие от других потомков Чингиза, похороненных на родине, был зарыт в прикаспийской степи вместе с многочисленными, как пишет Большая Советская Энциклопедия, „женами, слугами, конями и баранами"» [Чивилихин 19826, с. 56]. Исследования древнерусской литературы, несомненно, сформировали негативную позицию В. А. Чивилихина по отношению к Бату и вообще всему «монголо-татарскому», что и обусловило вышеприведенную характеристику, весьма традиционную в советской историографии и базирующуюся на доктрине противостояния Руси и Орды. Непонятны только причины, побудившие автора приписать Бату те пороки, которые средневековые авторы отмечали у других Чингизидов, но ни один из них не упоминали в отношении Бату: чем наследник Джучи так досадил В. А. Чивилихину лично?