Буйный Терек. Книга 2

— Но как же будут управляться люди? — наконец спросил Гамзат-бек. — Идет война с русскими, ведь нужны будут люди доверенные, управляющие на местах твоим именем.

— Очень просто, — ответил Гази-Магомед. — Старшин и кадиев народ должен выбирать сам. Он лучше знает свой аул, своих людей, и выбирать их нужно на один год, не больше.

— Но, имам, — не выдержал Шамиль, — народ может выбрать и недостойного, и труса.

Гази-Магомед улыбнулся:

— Если народ ошибется, он сам исправит свою ошибку, — снимет недостойного. А поставленный нами наиб или старшина будет опираться не на правду, а на силу. На тебя, Шамиль, на меня, на Гамзат-бека, на войско мюридов, — словом, на всех тех, кто прислал его. Подумай, сможет ли народ в ауле противостоять такому начальнику. Конечно, нет. Он будет бояться его. И наше святое дело будет запятнано.

Гази-Магомед надел папаху и медленно вышел во двор.

Гамзат и Шамиль переглянулись.

— По-моему, он ошибается, — тихо сказал Шамиль. — Без назначенных нами наибов и судей порядка и победы в войне не будет.

— Он прав, Шамиль, — горячо возразил Гамзат. — Мы и мюриды уже сейчас и в своих глазах и в глазах людей возвысились над ними. А пророк сделал всех нас равными, и рай одинаково ожидает всех.

Шамиль, ничего не отвечая Гамзату, молча пошел за Гази-Магомедом.

Через два дня имам в сопровождении восьми мюридов возвращался в Черкей из соседнего аула Кураная. Аул был небольшой, всего сорок дворов, но при его мечети находилась особенно любовно отделанная и уютная завия [50], и Гази-Магомед, как только представлялась возможность, посещал эту мечеть и подолгу в молитве и сосредоточенном раздумье проводил там время. Сейчас, когда развернулась большая война с русскими, он провел два дня в посте и молитве.

Подъезжая к Черкею, верстах в семи от аула имам увидел группу мюридов, человек в двадцать пять, из отряда шиха Али-Мурзы, сражавшегося с русскими довольно далеко отсюда. Мюриды почтительными приветствиями встретили имама. Они окружили его, жадно и восхищенно глядя в лицо Гази-Магомеда.

— Благословение аллаха и милость пророка да будут с вами, братья, — сказал имам. — Когда прибыли к нам и зачем так быстро возвращаетесь обратно?

— Имам, мы приехали в Черкей вчера утром. За сутки и мы, и наши кони отдохнули, а война с русскими не позволяет нам задерживаться в гостях, — ответил старший из мюридов, молодой тавлинец из Гоцатля.

— Знаю, — коротко сказал Гази-Магомед. — Зачем были в Черкее?

— Привезли арестованного мюрида, бывшего нашего командира, Герай-бека аварского… родича почтенного Гамзат-бека, да продлит аллах его дни!

— В чем провинился Герай-бек?

Молодой тавлинец с удивлением посмотрел на имама.

— Его арестовали по твоему приказу, имам.

— Знаю! Но что сделал этот человек?

— Он забрал себе лучшую часть добычи, взятой нами у русских, лучших коней, отбитых у казаков, утаил деньги, захваченные в казне урусов, отослал к себе в Аварию большую часть скота, сахара, оружия, взятого у неверных. Поступил как вор, а не ших и руководитель мюридов, — твердо, догадываясь, зачем так подробно расспрашивает его имам, ответил тавлинец.

— Ты сказал точные слова, молодой защитник веры. Вор, нарушитель клятвы — дурной пример для воинов. Подрыватель доверия к нам народа этот Герай-бек. Его прошлое сильнее настоящего. Владетельный бек пересилил в нем шиха и воина газавата. Такие люди опаснее русских штыков. Они находятся с нами, живут среди нас, мы считаем их братьями по вере и газавату, а для них все это — пустой звук. Нажива, деньги, власть над народом — вот из-за чего они пошли с нами, но… — Гази-Магомед взглянул на небо, — аллах лучше нас знает, что делать. Возвращайтесь с миром, братья, в отряд. Ваш новый начальник Али-Мурза уже получил от меня приказы и письмо. Сражайтесь доблестно за святое дело газавата, и пророк не оставит вас.

Мюриды тронулись дальше, а имам и сопровождающие его конные в полном молчании въехали в Черкей.

Имам остановился возле сакли, из которой доносились голоса, прислушался к тому, что говорил Гамзат-бек.

— …Я не верю тому, что говорят о высокорожденном Герай-беке. Его оклеветали… Я не могу допустить и мысли, чтоб он, человек, добровольно пришедший к нам воевать за святое дело ислама и газавата, из корысти утаил бы для себя захваченное у русских добро, — возмущался Гамзат.

— И однако это так! Его никто не оклеветал, он сам опозорил себя. Ведь все, что перечислили мюриды, было найдено у него, а скот, табун лошадей, русская мануфактура и соль отобраны и возвращены отряду, — спокойно сказал Шамиль.

Имам бесшумно вошел в саклю, и только старшина заметил его. Гази-Магомед движением руки остановил старшину.

— …В таком случае мы накажем его… но гнать столько верст отважного и известного всем человека без кинжала и шашки, со связанными назад руками… это… позор, срам для всех нас, — все еще горячился Гамзат.

— Салам алейкюм, правоверные! О чем ведете совет? — негромко спросил имам.

Все поднялись с мест, а Гамзат, быстро повернувшись, сказал:

— Хорошо, что ты здесь, имам. Вчера пригнали в Черкей под конным конвоем известного всем храбреца и командира пятисотенного отряда Герай-бека аварского…

— Знаю!

— Вот видишь, имам, все знали о его аресте и о том, что якобы совершил он, а я, его родственник и человек, из-за которого он присоединился к нашему святому делу, не знал! — запальчиво воскликнул Гамзат.

— Именно потому ты и не знал, что он твой близкий родственник, и еще потому, что судить его будешь ты, почтенный Гамзат-бек. А то, что он из-за тебя, как ты говоришь, присоединился к святому делу газавата, — очень плохо. К делу защиты веры истинный мусульманин должен прийти сам, по любви к пророку и готовности умереть за ислам. А что, если бы ты ушел к русским, тогда этот человек тоже пошел бы за тобой? Разве это нам нужно? Вот результаты его дел: грабеж, сокрытие добычи, лучшая половина всего захваченного у русских была им тут же отослана к себе в аул. Что это? Чистая вера мюрида или воровская натура бека? И ты, Гамзат, больше не говори таких слов, как «высокорожденный». Это слово выдумано ханами и беками. Все люди рождаются одинаково, нет ни высоко-, ни низкорожденных, но вот умирают они по-разному. Одни с молитвой на устах, воюя с неверными, другие — в поле, третьи — дома в саклях, четвертые еще как-нибудь, а пятые, — он внимательно посмотрел на Гамзата, — от руки палача, как богоотступники и воры. Я знаю, что ты, Гамзат, брат наш, человек чести, мужества и истинной веры. Ты и решай, как следует поступить с Герай-беком, опозорившим нас. Как ты скажешь — так и будет! Но… — Гази-Магомед испытующе посмотрел на растерянно поникшего Гамзата. — Не так давно в ауле Цудахар ты был главным судьей над двумя распутными молодыми людьми… гулящей бабой и ее любовником. Ты помнишь это?

Гамзат кивнул.

— Я не пошел тогда на суд… и не случайно. Убивать этих греховных молодых людей не следовало. В жизни мужчин и женщин есть много такого, в чем не разберется ни один кадий, ни один мулла… Но шариат строг, и у него для подобных вещей есть точные указания — смерть. И ты твердо, не колеблясь, осудил их на смерть… их побили камнями… — Имам сделал паузу. — Там ты был истинным шихом и мюридом… А теперь, Гамзат, иди к себе, подумай, и как ты решишь, так и будет с Герай-беком. Только помни, наша крепость — не горы, не скалы, а справедливость.

Все стали молча расходиться. Последним в тягостной задумчивости ушел Гамзат.

— Шамиль, останься на минуту, ты мне нужен. — И когда все вышли, Гази-Магомед сказал: — Шамиль, два дня назад ты был не согласен со мной, когда мы говорили о наибах, которых ты предлагал назначить хозяевами аулов. Что скажешь теперь?

Шамиль молчал.

— Подумай над этим и не становись на опасную тропу. Я умру, а тебе еще предстоит большая дорога с народом.