Буйный Терек. Книга 2

— Наверное, скоро, но где мы, — Небольсин пожал плечами, — не пойму и сам.

— Ежели не хватили лишку влево, так этот самый Урус-Мартан должон быть недалеко, верстов десять отселе, — сказал Спичугов.

— А ты бывал там?

— Так точно. Еще когда с генералом Сухачевым на погром чечни ходили, два раза этот самый Мартан брали. Дюже много солдат полегло в том походе, ну да и чеченам досталось. У них в этом ауле все дрались: и дети, и бабы — кто кинжалом, а кто каменьем. Пять часов аул от них чистили, — спокойно рассказывал унтер.

— И не жаль было? — с удивлением спросил Небольсин.

— Как дрались, не до жалости было, а как взяли аул да стали жечь, чего-то вроде стыдно было, вашсокбродь, — негромко ответил Спичугов и, поняв, что Небольсин ждет его дальнейших слов, продолжал: — А как же? Что ж, разе мы не люди? Как поглядел я тогда, вашсокбродь, на детей малых да баб чеченских, пулями да штыками убитых, сумно мне стало. Цельный день потом молчал, слов не находил для разговора, — еще тише сказал Спичугов.

Впереди, там, где шли казачьи дозоры, послышались выстрелы.

— Видать, казаки наши на чечена напоролись. Теперь и нам работа будет, — предположил унтер.

Но скоро все смолкло, и опять тишина серого предутреннего рассвета повисла над встревоженным отрядом.

— Передай «голос» по колонне, что там приключилось? — приказал Небольсин, но оттуда уже передали:

«Короткий привал. Людям не спать и не расходиться».

Потом кто-то из казаков сообщил, что разъезд Желтухина наткнулся на взвод драгун, высланных в обеспечение фланга отходившего отряда Эммануэля.

В темноте драгуны, приняв казаков за чеченцев, обстреляли их и тяжело ранили урядника. Только после пятиминутной пальбы драгуны и червленцы узнали друг друга и соединились возле дороги.

Во время перепалки сбежал чеченец-проводник.

«Короткий» привал затянулся минут на сорок, и люди и кони, утомленные трудным переходом, отдыхали.

Небо все светлело, туман лишь кое-где еще висел на верхушках чинар, с черных гор подул ветерок, земля стала просыхать, а на востоке все шире прорезалась полоска неясного света.

— Слава те господи, дожили до утра, теперь и умирать легше, — крестясь, сказал кто-то из солдат. Другие поснимали мятые, отсыревшие картузы и тоже крестились на чуть-чуть заалевшее небо.

— Под-тя-нись! — разнеслось по колонне.

И через минуту-другую отряд, уже похожий не на табор, а на воинскую часть, двинулся дальше, ведомый взводом драгун.

Часам к восьми батальон встретил совершенно расстроенные роты отряда Эммануэля. Из трех с половиной тысяч вступивших в ауховские леса вернулось 2700 солдат и казаков. Батальоны Тенгинского и Сводного полков потеряли около четырехсот человек убитыми и ранеными. Были брошены два орудия, два фальконета и часть отрядного обоза. К чеченцам попала и фура с личными вещами, провиантом и погребком генерала Эммануэля.

Разбитые части соединились с подошедшими батальонами. Гребенцы и кизлярские казаки заняли охранительные фланги. Три орудия майора Лунева и чудом уцелевшие две пушки отряда Эммануэля открыли огонь по горцам, высыпавшим из леса.

Картечь и свежие солдатские роты, ударившие в штыки на чеченское ополчение, отогнали противника. Но чеченцы снова бросились в кинжалы и шашки. Залп пяти орудий, ружейный огонь спокойно стрелявших рот и конная атака Желтухина, врезавшегося со своими червленцами в толпу пеших горцев, заставили чеченцев бежать. Они ушли в лес, и только изредка какой-либо смельчак постреливал по отряду.

Прошло два часа. Чеченцы не показывались. Стрельба стихла. Казаки беспрепятственно обшарили прибрежный лес, вывели спрятавшихся там солдат из разбитого отряда Эммануэля и вывезли около двадцати раненых.

Солдаты, пережившие разгром и десятки шашечных атак, были нервно напряжены. Гибель товарищей, нелепая смерть друзей, потеря орудий и бестолковое, перешедшее в бегство отступление потрясли их.

Пулло, отлично понимавший состояние разбитых частей, приказал поротно отводить потрепанные батальоны в Грозную, куда срочно увезли Эммануэля. Пуля пробила генералу плечо, и, падая, он сильно зашиб голову. Небольсин так и не увидел незадачливого полководца.

Чеченцы не беспокоили русских. По-видимому, последняя атака обошлась им недешево. Меткая пятиорудийная картечь отрезвила их. Несколько трупов и зеленый значок валялись невдалеке от русской цепи. Когда все стихло, со стороны Мичика показались конные с белым флагом. Они подъехали к наблюдавшим за ними русским, старший проговорил что-то, указывая на валявшиеся трупы.

— Просят отдать им убитых и значок. За убитых дают по одному пленному солдату, — сказал переводчик.

— По два, — коротко ответил Пулло.

Чеченцы пошептались.

— По два, — согласился тот, что размахивал белым флагом.

Спустя полчаса мюриды вывели из леса восемнадцать солдат. Они шли понуро, то и дело останавливаясь и испуганно оборачиваясь, как бы не веря в свое освобождение. Командир охранения пересчитал их и отослал, все еще испуганных, дальше в тыл.

Чеченцы, перекинув убитых на заручных коней, перевязали трупы веревками и не спеша повернули к своим.

Русский отряд постоял еще с час, все было тихо. Чеченцы исчезли.

Заиграли горнисты, забили барабаны, и арьергард полковника Пулло выступил из ауховского леса.

Через день он был в Грозной.

Глава 12

— Имам, власть наша расширяется и в Дагестане, и в Чечне, и плоскостные аулы идут за нами. Люди готовы сражаться за ислам, — начал Шамиль.

Гази-Магомед оторвался от созерцания чего-то, видимого лишь ему, устало повел головой, словно возвращаясь в земной мир.

— Говори дальше, Шамиль. Что ты хочешь сказать? — тихо спросил он.

— Я говорю, учитель, мы сейчас становимся сильными. Свет газавата озаряет большие массы идущих нам навстречу людей. И мы должны создавать свой порядок и среди взявшихся за оружие джахитов, и там, — он указал рукой куда-то назад, за горы, — в общинах и аулах. Надо, чтобы людей возглавляли назначенные нами истинные шихи [49]. Без старшин и наибов порядка не будет.

Он смолк, видя, как помрачнело лицо Гази-Магомеда.

— Это очень опасный путь, Шамиль, — тихо, точно беседуя с самим собой, сказал Гази-Магомед. — Люди у нас есть, ты прав. Люди достойные и преданные святому делу газавата, но, — он вздохнул, и по его лицу пробежала страдальческая тень, — таковыми они будут, пока не привыкнут к власти. Потом их окружат льстецы, обманщики, трусы и воры. Таков закон нашей жизни, Шамиль, и они станут считать себя ханами и судьями народа. А отсюда… произвол, беззаконие, и ненависть к ним народа.

— Ты мрачно смотришь на людей и святое дело газавата, имам. Ведь ты же будешь наблюдать за всем, ты или твои ученики. Мы станем следить за порядком и правдой, — горячо возразил Гамзат-бек.

Гази-Магомед усмехнулся и покачал головой.

— Я не вечен. Ты помнишь мой сон, Шамиль? Я знаю, я твердо знаю, что кровь моя будет пролита во славу ислама…

Он долго молчал, затем нехотя произнес, подняв глаза на собеседников:

— И вы тоже можете пойти этим путем. — И, не обращая внимания на негодующий жест Гамзата, продолжал: — Сейчас вы молоды, чисты, и сердце ваше открыто перед аллахом. И говорите вы искренно… Но легче рубить шашкой и стрелять из ружья, чем стать во главе народа, ожидающего новой жизни. И горе тому, — Гази-Магомед поднялся, голос его окреп, рука легла на рукоятку широкого черного кинжала, — горе тому, кто обманет этот народ и заменит одних ханов другими.

— Ты что-нибудь знаешь, учитель? — после минутного молчания спросил Шамиль. — Разве уже есть такие?

— Нет, таких еще нет. Но если мы начнем назначать наибов и старшин в аулы и села, то они скоро появятся. Мы — народ свободный, над нами один аллах, и его воле подчиняемся мы. Не для того льем мы свою кровь и кровь изменников-беков, не для того обнажили мы оружие и объявили газават, чтобы новые беки и шамхалы появились в горах. Нет… пока я жив, наибов у нас не будет.