Звезда Ирода Великого

Подошел капитан триеры, сказал, что часа через два, если ветер не изменится, они войдут в гавань Александрии. Помпей обернулся, снизу вверх посмотрел на капитана и грустно проговорил:

— Ветер не изменится.

В глазах капитана мелькнуло удивление, но, ничего не добавив к странному утверждению Помпея, он отошел. А Помпей, повторив про себя: «Ветер не изменится», горько вздохнул. И правда, он не верил, что судьба может улыбнуться ему. Нет, не может — он был слишком слеп, слишком много сделал ошибок и, главное, слишком уверовал в свою власть и славу. Судьба любит дерзких, но не любит самонадеянных. А он был самонадеян: сначала от слепоты, потом от неуверенности. Он втайне боялся Цезаря, знал, что тот хитрее и изобретательнее его, что при прямом столкновении он, Помпей Магн, проиграет. И ему ничего не оставалось, как только ждать, что Цезарь все-таки не решится пойти на Рим, что в конце концов захочет договориться с Помпеем и сенатом.

Но Цезарь решился и, перейдя со своими легионами Альпы, двинулся на Рим. Сенаторы были в страхе, требовали от Помпея решительных действий, его тесть, консул Метелл Сципион, высокопарно заявил:

— Только ты один можешь спасти республику и римский народ. Нет в нашей республике солдата, который бы осмелился поднять меч против тебя! Народ верит в тебя, любит тебя!..

Все это были одни только слова, хотя сенаторы вяло поддержали заявление Сципиона. Но никто уже не верил ни тестю Помпея, ни ему самому.

Цезарь приближался, у Помпея было слишком мало войск (да и те, что были, не казались надежными), и ничего не оставалось, как только бежать. И Помпей бежал. Первый раз в жизни и, как оказалось, последний — бег этот уже не останавливался, все продолжался и продолжался, приближая Помпея к концу.

Конечно, он попытался представить свой побег маневром, но вряд ли кто-нибудь серьезно верил в это. Однако он издал указ, в котором объявил, что в городе начался мятеж, а потому велел всем сенаторам следовать за собой, предупредив, что будет считать всякого, кто останется, другом Цезаря. И сенаторы бежали в страхе, даже не совершив полагающегося по обычаю перед началом войны жертвоприношения.

Помпей отступил в Брундизий, самый крупный порт в Италии. Там он приготовил достаточное количество кораблей, чтобы отправить сенаторов в Диррахий. Своего тестя, Метелла Сципиона, он послал наместником в Сирию с приказом набрать там войска для борьбы с Цезарем, но с тайной надеждой в случае чего укрыться в Азии. Корнелия под охраной нескольких кораблей отплыла в Митилену, небольшой приморский город на острове Лесбос.

Уже в Брундизии он узнал, что Цезарь вступил в Рим. Помпей стал лихорадочно укреплять Брундизий. Лихорадочно, потому что и сам не верил, что станет защищать город в случае приближения Цезаря. Он приказал укрепить ворота и стены, вырыть на всех улицах рвы и ямы с кольями внутри. Но лишь только войско Цезаря показалось в виду города, как Помпей, к удивлению всех, приказал солдатам грузиться на корабли и отплыл еще до того, как Цезарь подошел к стенам.

И снова он назвал свое бегство маневром. Цезарь преследовал его. Помпей укрепился в Диррахии, на побережье Иллирии [27]. Он занял все укрепленные места, которые были сильными опорными пунктами для пехоты, а также гавани и пристани. Войско Цезаря, оставаясь на равнине, страдало от недостатка съестных припасов, тогда как солдаты Помпея не испытывали нужды ни в чем — корабли доставляли Помпею и припасы и деньги. Цезарь искал сражения, часто нападая на вражеские укрепления и при каждом удобном случае вызывая неприятеля на бой.

Но Помпей выжидал. Он знал, что его войско не сможет противостоять легионам Цезаря в открытом сражении: у него было слишком много новобранцев и слишком мало закаленных в войне ветеранов. Обучение же солдат требовало времени. На какой-то миг Помпей как бы встряхнулся — рьяно взялся за обучение, принимая личное участие в военных упражнениях. Солдаты с удивлением смотрели, как пятидесятидевятилетний полководец состязается то пешим в полном вооружении, то верхом на полном скаку, то в метании дротика показывает не только необыкновенную точность, но и такую силу броска, что даже многие из молодых воинов не могли его превзойти.

Проявление телесной силы подняло его дух настолько, что в один из дней Помпей вывел свои войска на равнину и неожиданно напал на Цезаря. Сам он шел впереди своих солдат и первым вступил в бой, сражаясь с необыкновенным мужеством. Его пример поднял дух войска — ветераны Цезаря не выдержали натиска и побежали к своему лагерю. Казалось, вот-вот — и неприятель потерпит полное поражение, но тут случилось неожиданное: достигнув лагеря, Помпей не решился ворваться в него.

Позже он объяснял, что просто опасался больших потерь при штурме хорошо укрепленного лагеря, но на самом деле он боялся Цезаря, боялся столкнуться с ним лицом к лицу. Он сказал сенаторам, что нет смысла терять в бою столько молодых жизней, когда можно сокрушить врага длительной осадой и лишениями.

Победа при Диррахии возбудила воинственный пыл сенаторов, тем более что Цезарь, отступив, повел свои легионы в Фессалию. Одни кричали, что Цезарь обратился в бегство, и требовали немедленно преследовать его, другие считали, что Цезарю уже не оправиться, и предлагали возвращаться в Италию, третьи стали посылать в Рим своих слуг и друзей, чтобы заранее занять дома вблизи форума, намереваясь тотчас же по возвращении домогаться высших должностей. Многие по собственному почину отплыли к Корнелии на Лесбос, чтобы сообщить ей радостную весть об окончании войны.

Помпей решил преследовать Цезаря, но, уклоняясь от сражения, взять врага измором, беспрерывно тесня его. Когда войско вышло в Фарсальскую долину, настойчивые и шумные требования сенаторов и друзей заставили Помпея собрать военный совет. Он не смог никого переубедить и назначил сражение. Все были так уверены в победе, что больше готовились к пиру после сражения, чем к самому сражению: палатки в лагере увивали миртовыми ветвями и украшали коврами, всюду расставляли праздничные столы. Помпей укрылся в своей палатке, никого не принимая, и не появился до самого рассвета. Наверное, он был единственным, кто знал, что же им всем предстоит завтра. Несколько раз у него являлось желание тайно покинуть лагерь и бежать.

Уснул он поздно. Под утро ему приснился сон: народ встречает его у входа в театр рукоплесканиями, а сам он украшает храм Венеры Победоносной лавровыми венками и приношениями из захваченной добычи.

Он проснулся и вспомнил сон. Сон как будто бы очевидно предсказывал ему победу, но отчего-то на душе Помпея было тяжело — так тяжело, как, кажется, не было никогда. Только уже встав и одевшись, он вдруг все понял: род Цезаря вел свое происхождение от Венеры, и, значит, он, Помпей, украшая храм Венеры Победоносной, отдавал Цезарю власть.

…Наконец он увидел берег — узкую полоску земли на горизонте — и подумал: «Все. Кончено». Корнелия незаметно подошла сзади и, обвив его шею руками, проговорила:

— Я так испугалась, когда, проснувшись, не увидела тебя рядом.

— Почему? — спросил Помпей с непонятной для самого себя тревогой.

Он не понял, но Корнелия как будто бы поняла, виновато отвела взгляд в сторону, тихо ответила:

— Не знаю.

И в ту же минуту Помпей ясно осознал, что конец неминуем и совсем близок. И еще: он там, где узкая полоска земли с каждой минутой становится все шире.

— Иди, Корнелия, — сказал он как можно нежнее, стараясь, чтобы она не уловила дрожь в его голосе, — здесь прохладно. Иди, я скоро приду.

Жена ушла, а Помпей смотрел в ту сторону, где была земля и где его ждала смерть. Следовало бы позвать капитана и приказать ему изменить курс, не приближаться к александрийскому берегу. Но он не сделал этого — не мог перебороть ту силу, что все последние годы лишала его воли и мужества. Да, наружно он оставался прежним Помпеем — высокомерным, решительным, гордым, настоящим олицетворением величия и силы Рима, и все, по крайней мере друзья, воспринимали его как прежнего. Но он стал другим, и все в нем стало другим: высокомерием он прикрывал непонимание, гордостью — страх. Что же до решительности, то и она была теперь особого свойства: он совершал поступки только для того, чтобы действовать, чтобы никто не догадался о сомнениях Помпея — императора Помпея, прозванного Великим…