Адмирал Сенявин

Спустя неделю-другую командир порта доподлинно представлял себе картину драмы, разыгравшейся в столице.

…Сотни людей в гвардии и среди сановников проявляли недовольство политикой Павла I, слышали или догадывались о заговоре. Преобразовательная самонадеянность, упоение запоздалой властью и озлобленность против дворянства за прежние обиды, замешанные на жестокой, мстительной подозрительности, — характеризовали образ своенравного императора. Но кроме того, действия заговорщиков незримо, но тонко и умело направляли в нужное русло с берегов Темзы…

Разрывая отношения с Англией, Павел I в декабре подписал союзный договор с Швецией, Данией, Пруссией. В ответ в начале 1801 года эскадры адмиралов Паркера и Нельсона вошли в Балтийское море для действий против России. Но союз Павла с Наполеоном против Англии уже становился неотвратимым.

12 января 1801 года Павел отдал приказание атаману Донского войска генералу Василию Орлову:

— Идти в Индию!

Месяц до Оренбурга, три месяца «через Бухарию и Хиву на реку Индус». Перекопированный документ срочно и тайно отправляется послом Уитвортом в Лондон. «Тревога почти всеобщая, — сообщает из туманного Альбиона секретный агент, — особенно после того, как узнали о приказе императора Павла трем русским фрегатам выйти с Камчатки и перекрыть нашу торговлю с Китаем».

В начале марта часть тридцатипятитысячного отряда донцов переправилась через Волгу. В Астрабале к ним должны были присоединиться французы. Доставить их туда предполагалось на русских судах по Дунаю, Дону, Волге в Каспийское море. Такой оборот событий таил немалую угрозу планам Великой Британии.

Сообщения посла Воронцова [50] вызвали тревогу в Сент-Джемском кабинете. Тревога переросла в панику, когда узнали о высылке из Петербурга 1 февраля 1801 года английского посла Уитворта. Но тот появился вскоре неподалеку, в Копенгагене, и умело запустил механизм созданного с его помощью заговора.

Лондон шлет в Петербург срочную депешу — Англия ожидает благоприятной развязки. И ночь с 11-го на 12 марта приносит успокоение.

«На тот свет идтить — не котомки шить». Павел любил щеголять афоризмами. Этот он произнес, будто предчувствуя смерть, вечером, отправляясь в спальню.

Ночью во дворе услышали шум. Начальник караула капитан Михайлов поднял гатчинских солдат и ворвался во дворец. На лестнице стоял один из заговорщиков, граф Николай Зубов. «Капитанина, куда прешь?» — «Спасать государя», — ответил Михайлов. Граф отвесил ему пощечину и скомандовал: «Направо, кругом!» Михайлов повиновался.

А Зубов, тот самый, который пять лет назад льстиво протягивал Павлу записки Екатерины, отправился в спальню кончать с Павлом. Тому не везло. Дверь в спальню Марии Федоровны, через которую он мог убежать, недавно сам же распорядился заколотить. Накануне фон дер Пален постарался поссорить его с женой. Зубов первый ударил его по руке, потом золотой табакеркой по виску. Заговорщики сбили Павла с ног, в темноте душили шарфом, яростно били по виску табакеркой. «Стоявшие сзади напирали на передних, многие, стоявшие ближе, повалились на борющихся».

«Пришли, убили и ушли, все оставив по-прежнему, все предоставив преемнику. Бросили камень в стоячее болото: оно всплеснулось, побудоражилось, потом уравновесилось и стало прежней зеркальной гладью…» — писал историк Василий Ключевский.

Говаривали, что реставратор, вызванный перед похоронами для приведения тела в достойный вид, сошел с ума.

В то время как убивали Павла, на набережной Фонтанки «стояла черная карета. Окна ее зашторены. Внутри, прижавшись в угол, сидел Александр Павлович. Он напряженно ждал. Ждал и боялся громкого барабанного рокота тревоги. Тогда — скорее в Кронштадт, где под парусами корабль. Его цель — Темза…»

А что же Россия? У кормила занял место «властитель слабый и лукавый». Держава без надежного лоцмана, то и дело натыкаясь на мели, неуклюже поплыла дальше, по течению бытия. Иногда на пути встречались острые камни, разворачивали «брюхо», но корабль кое-как латали и двигались дальше. Господа правители веселились напропалую в кают-компании, благо трюмы были еще вдосталь заполнены припасами, пожалованными матушкой-природой. Державу справа и слева ловко обгоняли и обгоняют соседи ближние и дальние, отталкивали в сторону, а порой норовили при случае нагло схватить с палубы что-нибудь лакомое…

На престол вступил благоволивший заговорщикам сын Павла — Александр.

В первом же манифесте он обещал, что будет править «по законам и по сердцу в бозе почившей августейшей бабки нашей государыни императрицы Екатерины Великой…».

Все же «августейшая бабка» худо-бедно флоту не давала пропасть. Ее любимый внучек повернул штурвал совсем в другую сторону.

Поначалу, казалось Сенявину, молодой государь начал неплохо. Вместо коллегий, существовавших со времен Петра I, появились восемь министерств, среди них — военных морских сил. Первым министром царь назначил адмирала Мордвинова. «Слава Богу, — подумал Сенявин, — в баталии Николай Семенович не силен, да и не стремился прежде в флотоводцы. Но каким флоту быть — знает прекрасно».

С тех пор как они накоротке сошлись в Херсоне, встречались редко. Сенявин стеснялся навязываться. Вскоре после кончины Потемкина командовать флотом стал Мордвинов. Сенявин ехал как-то в Яссы, Мордвинов сам перехватил его в Херсоне, пригласил к себе. Узнав о рождении сына, был воспреемником при крещении первенца — Николеньки. Проводив эскадру в Адриатику, Мордвинов не поладил с Павлом, вышел в отставку. Но император сам написал ему извинительное письмо и предложил место вице-президента Адмиралтейств-коллегии.

В Николае Мордвинове подкупали честность, принципиальность, независимость суждений. Из-за последнего-то свойства дважды подавал в отставку. «Виды собственной моей пользы никогда в сердце моем не вмещались, — писал он приятелю, — обид я получал много, благодарностей никогда, но ревностен я был и буду».

Последний раз Сенявин виделся с ним перед уходом в Средиземное море. Председатель Черноморского Адмиралтейства Мордвинов старался сделать все возможное для снаряжения эскадры Ушакова, радел о создании морской мощи.

Однако новый император явно предпочел армию флоту и считал его «расточительной роскошью». Вскоре создал недоброй памяти комитет образования флота. Комитету Александр составил «Наказ».

«Установить, — наставлял комитет император, — состав и размеры флота, соображаясь с морскими силами соседних государств, рассмотреть изданные прежде узаконения и штаты и, определив от них всякое излишество, оставить полезнейшее, принести все в возможную ясность и краткость».

«Возможную краткость» он поручил определить дряхлому графу А. Р. Воронцову, который возглавил комитет. В комитет включили и Н. Мордвинова.

Что же придумал Воронцов, ни одного дня не прослуживший на флоте?

«По многим причинам физическим и локальным России быть нельзя в числе первенствующих морских держав. Да в том ни надобности, ни пользы не предвидится. Прямое могущество и сила наша должны быть в сухопутных войсках…»

На очередном докладе Воронцов услужливо открыл перед императором сафьяновую папку.

— Что это? — спросил Александр, близоруко щурясь.

— Соблаговолите, ваше величество, рассмотреть плоды трудов комитета нашего о переменах в управлении Морского департамента.

Зевнув, Александр взял лорнет, перевернул несколько страниц.

— Мне ли, граф, вникать в дела флотские, в коих я разбираюсь, как слепец в красках, — ухмыльнулся император. Перелистав доклад, нахмурился: — Почему не все подписали?

— Ваше величество, граф Мордвинов имеет особое мнение, наотрез отказался, — зашамкал Воронцов и, сглаживая неприятность, продолжал: — Остальные члены в полном согласии. Чичагов так в особенности ваше просвещенное мнение одобряет.

Александр милостиво улыбнулся:

— Ну, так и быть. Видит Бог, до флота ли мне нынче…

И размашисто вывел: «Быть по сему. Александр».