Волонтер свободы (сборник)

²⁴ Письма Ш. Каржавиной к Ф. Каржавину, испещренные пометками адресата, находятся в архиве Ленинградского отделения Института истории АН СССР. В ноябре 1965 г. нами получен микрофильм этой коллекции (заказ № 2884).

²⁵ На Кубе пробыл Ф. Каржавин около двух лет. В 1785–1787 гг. он находился в Виргинии. Служил переводчиком во французском консульстве, преподавал французский язык.

²⁶ В доме родственника Ф. Каржавина действительно обучались указанные крепостные бригадира В. Б. Голицына. Современный исследователь отмечает: грамотная, активная молодежь — крепостная, разночинная, купеческая — представляла собою легковоспламеняющуюся, опасную для царизма среду.

²⁷ Историк литературы В. П. Семенников подчеркивал, что в Петербурге 80-х годов XVIII в. распространялись рукописи об американской революции.

²⁸ Ф. В. Кречетов был арестован в мае 1793 г. Содержался в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, затем в Шлиссельбурге. Из заточения вышел в 1801 г. Больной, измученный, отправился в пермскую ссылку. Сравнительно недавно обнаруженное "Дело по просительном письму…" Ф. В. Кречетова, датированное 1808 г., свидетельствует о несломленности его духа: он добивался разрешения издавать книги. Бумаги Ф.В. Кречетова, составляющие шесть томов, находятся в Центральном государственном архиве древних актов (Москва).

²⁹ Критическое отношение Ф. Каржавина к послереволюционной Америке косвенно подтверждается некоторыми строками письма к нему из Вильямсберга от К. Беллини (1788 г.).

³⁰ Ф. Каржавин был отличным рисовальщиком. Альбом его хранится в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина.

³¹ П. Джонс умер в июле 1792 г. Революционная Франция проводила его в последний путь депутацией Национального собрания. Это вызвало злобную реплику Екатерины II: Пол Джонс "совершенно заслуженно чествовался презренным сбродом".

³² "Поход на Версаль" состоялся в октябре 1789 г.

³³ Вероятно, имеется в виду персонаж книги Г. Девиса "Путешествие по библиотеке страстного охотника до книг…", изданной в 1822 г. в Англии.

³⁴ Одно из объявлений "С.-Петербургских ведомостей" извещало о том, что в зотовской лавке "продается новая книга Федора Каржавина…".

³⁵ В августе 1787 г. в Петербурге, на Дворцовой площади собралось 400 выборных от 4000 рабочих подрядчика Долгова, чтобы подать жалобу на жестокость и притеснения хозяина. Воинская команда разогнала ходоков, 17 были схвачены и отданы под суд.

³⁶ Торжественное перенесение праха Вольтера в Пантеон происходило в июле 1791 г.

³⁷ На тяжкие работы в Кронштадте каторжников отправляли по указу Екатерины II.

³⁸ Перечень изданий Ф. Каржавина насчитывает несколько десятков названий. Его литературная деятельность свидетельствует о принадлежности автора и переводчика к тем людям, для которых, по определению В. И. Ленина, лозунг национальной культуры был "единым и цельным призывом к борьбе против феодализма и клерикализма".

³⁹ Имеется в виду некий Ю. Николаев, служивший в Тайной экспедиции.

⁴⁰ Местонахождение личного архива С. И. Шешковского неизвестно. Следует, также отметить, что многие документы Тайной экспедиции были уничтожены при разборе сенатского архива в конце прошлого века.

На шхуне

Капитан был в велюровой шляпе и в тапочках на босу ногу. Капитан курил папироску "Север".

— На "Важном" пойдете?

Гм, "Важный"… Внушительно, как имя эскадренного миноносца. Я согласился, и мы зашагали к плоту.

В здешних краях не говорят на манер речников "пристань". И не говорят "пирс" с тем легким оттенком щегольства, с каким произносят это слово военные моряки. Говорят по-старинному, по-рыбацки, как в Астрахани, "плот".

Гавань обнимали песчаные берега. Радужные пятна солярки, похожие на змеиные шкурки, испестрили прозрачную воду. В гавани было тесновато от рыбачьих судов. Рыбья чешуя усеяла склизкие трапы, как гривенниками. Шкипера переговаривались, щурясь и длинно сплевывая за борт. Пахло тузлуком, запах был древний, как само рыболовство.

Я увидел "Важный". Увы, никто не счел бы его миноносцем. Даже до Цусимы. Водоизмещение? Тонн сорок, не больше. Машина? Сотни полторы лошадиных сил. Команда? Пятеро матросов. Гм, "Важный"… А впрочем, подумалось мне, почему бы и не так? Катер-то служебный, для начальства.

Мы оставили гавань в двадцать три с минутами.

Обиженно мигнув неяркими огнями, она истаяла во тьме, и ночь приняла нас как в мешок, глухая ночь, без луны и звезд.

Волны казались тяжелыми, литыми. Они мерно нахлестывали по скулам катера. Мерно и звучно, будто вторя: "A в Синем море вода солона", "А в Синем море вода солона".

Строка позабытого стихотворения? Нет, строка из старинной "Книги, глаголемой Большой чертеж". Давно, еще до Петра, море это звали Синим.

Я был здесь впервые. Все чудилось мне сокровенным, таинственным. А на рассвете явилось иное: та наивная радость, что возникает просто оттого, что ты очутился в краях незнакомых.

"Важный" послушно стукотил машиной.

Мой капитан, пожилой, усатый казах, уроженец Раима, снял велюровую шляпу и повязал бритую голову чистым вафельным полотенцем. Внешне небрежно, а приглядеться — с грациозной ласковостью он перекладывал штурвал.

Дни выдались облачные. Вода то искрилась, то покрывалась летучими тенями.

Милю за милей отмеривали мы по Синему морю. Обогнули песчаный остров Куг-Арал, где в глинобитном поселке Авань живут рыбаки казахи. Были в поселке Бугунь; поселок приметен издалека — на высоком холме белеет трехэтажная каменная школа. Миновали устье Сыр-Дарьи, повитое шелестом тростников. Спустились на юг вдоль островитого восточного побережья…

В рубке "Важного" были компас, и штурманские часы, и приборы. Была, разумеется, и карта. Если лоции писаны звенящей латинской прозой, то географические карты сродни настоящей живописи — им не дано примелькаться. По мне всех лучше карты, что изображают и сушу и море. Стендаль прав: редкий пейзаж без воды вправе считаться законченным.

Обыкновенно карты безымянны. Они созданы как былины, как саги. Но та, что была в рубке "Важного", имела пометку: составлена по карте А. И. Бутакова.

При имени Бутакова вспомнился флотский архив. Солидный, как банк, он высится напротив Эрмитажа, рядом с Зимней канавкой. И еще вспомнился военноисторический, в Москве, величавый и тихий, со стенами бастионной толщины.

Бутаковские рукописи… Некогда я слышал их шелест, как теперь с палубы "Важного" слышал шелест камышей в устье Сыр-Дарьи. И как здешние отмели" были желтыми поля тех рукописей, среди которых хранилась и карта.

Я поднял голову, и у черты горизонта привиделись мне зыбкие паруса шхуны "Константин".

В ночь перед отплытием разве уснешь? Не потому, что в тревоге, в беспокойстве, нет, тут совсем иное, тут нетерпение и в тысячный раз вопрос — не позабыта ль какая малость? — хоть и знаешь, что никакая малость не позабыта.

Не первую кампанию начинал лейтенант. От роду ему было тридцать два, а плавал он с мальчишества, отец приохотил к морю еще в те лета, когда сверстники кошкам хвосты крутили и в жмурки играли… Не первую кампанию начинал лейтенант, это верно, да только нынешняя на прежние не похожа. Прежде что? Случись то на белесо-зеленой, как зимняя хвоя, Балтике или в краях дальних, в Индийском, скажем, океане, у Никобарских островов, всегда под рукой были карты и лоции. А нынче, в июле 1848 года, нет у Алексея Бутакова ни карт, ни лоций, как в том неведомом море, куда заутра путь шхуне "Константин", нет ни маяков, ни брандвахт, ни портов.