Тень скорби

— Это было не столько увольнение, сколько… сколько взаимное соглашение, что пришла пора расстаться. Ах, послушай, Шарлотта, теперь это вряд ли имеет значение, потому что, пока я был там, я написал Хартли Колриджу^[57] и он ответил, мало того, пригласил меня в свой загородный дом в Райдел-Воте, где я провел целый день, обсуждая свои стихи и переводы Горация. Знаешь, он говорил очень ободряюще. Похоже, он думает, что во мне есть задатки писателя. Да, Хартли Колридж — серьезный парень, хотя немного не от мира сего, каким, вероятно, был и его отец. Возможно, он балуется стимуляторами, но… ах, блестящая, блестящая личность.

— Раз одобрил твои сочинения, то конечно, — сказала Шарлотта. От ревности, казалось, на шее захлестнулась холодная удавка.

— Я, конечно, пожал ему руку, и это означает, что я в одном рукопожатии от его отца, а также Вордсворта и Саути. Теперь вот собираюсь отослать ему свои полные переводы Горация и посмотреть, поможет ли он найти для них издателя. Так что я в ту же ночь и улизнул из дома Постлтвейтов… И, да, я действительно не выполнил своих гувернерских обязанностей. Вот почему.

Позже Джон Браун спросил:

— Что случилось? Тебе ведь хватило ума не попасться на пьянке, а, парень?

— Нет, я был трезв дни и ночи напролет, общество не располагало. По правде говоря, старина, — но прошу, об этом никому ни слова, — была там одна прелестная малышка, штопавшая белье в прачечной, и я обнаружил, что она может оказывать и другие услуги. В общем, очень скоро она начала поправляться в определенных местах, и миссис П. заметила это; поднялся страшный шум. Не могу с уверенностью сказать, что виновником этого набухания был я, ибо девица явно не отличалась излишней скромностью. Но старик Постлтвейт набросился на меня, и, поскольку их отношение к ней и ко мне оставляло желать лучшего, я отвечал не совсем любезно. Так что до свидания и скатертью дорога. Но послушай, очень скоро я верну тебе все, что должен, на этой должности мои дела не заканчиваются, не переживай.

Позже Брэнуэлл говорил Эмили:

— Как жаль, что я вот так разминулся с Энн. Впрочем, хорошее местечко, Йоркская долина, и я слышал, что Торп-Грин — роскошный особняк. Как думаешь, у нее получится? Заметь, я не вижу причин, почему у нее не должно получиться очень хорошо, причем очень хорошо во всех отношениях. Учитывая все факторы. Ну… — он отрывисто вздыхает, — ты, ясное дело, хочешь спросить, почему Постлтвейты отослали меня обратно.

Эмили посмотрела на брата: она слушала его речь, точно гость на вечеринке, который играет в игру, где все слова произносят задом наперед.

— О, — оживленно сказала она, будто осознала, что настал ее черед. — О, прости, Брэнуэлл, мне все равно.

Итак, Брэнуэлл вернулся в Хоуорт, а значит, все эти аккуратно подшитые воротнички нужно было освежить, как и аккуратно подшитую репутацию. Нет, такое могут сказать только завистливые критиканы и брюзги. Ни тени подобного смущения в поведении Брэнуэлла. Только важности и размаха прибавилось. Когда Мэри и Марта Тейлор приезжают погостить, он бросается вперед, точно лис в курятник, требуя, чтобы девушек развлекали лучше, чем бедняжку Элен, и призывает на помощь Уильяма Уэйтмана. Любой ценой, ни капли благородной дамской тоски.

— Дамы вовсе не обязательно стремятся к благородной дамской тоске, как вы это называете, — говорит ему Мэри, — ее часто навязывают сами мужчины, которые хотят превратить женщин в больших говорящих кукол.

— Ага, вот вы, значит, как? — восклицает Брэнуэлл, улыбаясь собеседнице. — Что ж, в любом случае это поможет избавиться от скуки.

Мэри Тейлор теперь одарена или, скорее, обременена изумительной красотой, которая, кажется, мешает ей чувствовать себя уютно и оставаться собой. А вот у ее сестры Марты, похожей на бесенка, наоборот, руки развязаны: она чуть ли не лопается от раскованного любопытства.

— Это правда, — спрашивает она, — насчет валентинок? Элен нам, конечно, рассказывала, но можно только догадываться, что она преподнесла в неверном свете, что приукрасила, а о чем, возможно, смолчала. Я твердо убеждена — мистер Уэйтман, кстати, очень симпатичный молодой человек, — что Элен не сказала нам всего. Признаться, иногда мне кажется, что за этими большими голубыми глазами кроется недюжинное коварство. Так вот, я твердо убеждена, что одна из вас уже имела честь получить предложение выйти замуж.

— Ах, эти твои твердые убежденности! Такое впечатление, что ты избираешься в парламент, — говорит Мэри. — В отличие от тебя я твердо убеждена в обратном.

— Почему? — спрашивает Шарлотта, по всей видимости, капельку поспешно.

— Если бы Марта была права, ты бы подтвердила это. Кроме того, мое впечатление от мистера Уэйтмана таково, что он, вероятно, у любой женщины может вызвать ощущение, будто немножко влюблен в нее.

— Точно подмечено, — говорит Шарлотта, осознавая, как высоко она всегда ценила острый ум Мэри, и наслаждаясь тем, что снова оказалась рядом с нею; и еще почему-то испытывает желание возразить подруге, хоть немного поспорить.

— Жаль, что мы не застали Энн, — вздыхает Марта, — похоже, она очень быстро решилась на новую должность.

— В характере Энн есть щедрая доля решимости, — вставляет Эмили, — только она не кричит об этом.

Уильям Уэйтман, как и раньше, разговорчив, музыкален и готов до бесконечности развлекать — по большей части в пасторате, ибо карточные игры здесь не поощряются. Однако со времен скучной муслиновой юности тетушки Брэнуэлл остались нарды, а также шахматная доска, за которой любит восседать Мэри, привлекая к игре всех, кто проходит мимо.

— Это чистая встреча умов, а может, борьба умов, что даже лучше, — говорит она мистеру Уэйтману, предлагая сыграть очередную партию. — Все, что за пределами разума, материальное и побочное, физическое и эмоциональное, неуместно: когда вы играете в шахматы, этого не существует.

— Интересно, интересно, — отзывается мистер Уэйтман. — В таком случае материальный стук по столу, который прозвучал, когда я забрал вашу королеву, вероятно, был иллюзией.

— Потеря королевы, — с сердитым взглядом и полуулыбкой произносит Мэри, — не та потеря, которую следует переносить безропотно. Вот вам еще одна прелесть шахмат. Королева, единственная фигура, принадлежность которой к женскому полу четко определена, самая сильная фигура на доске. Слоны и кони мужского рода; ладьи и пешки нельзя отнести ни к тому, ни к другому. Важной парой являются королева, без которой все потеряно, и король, который ничего не может делать. Он только бродит из стороны в сторону, неспособный на решительный ход, и лишь требует, чтобы его все время защищали и спасали. Разве не кроется здесь интереснейшая аналогия с жизнью?

— Однако короля так приятно поднимать, он так увесист, — говорит мистер Уэйтман. — Это должно что-то значить.

— Так какую именно связь с жизнью вы видите в этом шахматном примере, мисс Тейлор? — спрашивает Брэнуэлл, который внимательно наблюдает за игрой. — Вы хотите сказать, что женщины обладают большей властью, чем мужчины, или что им следовало бы ею обладать? Вы с радостью констатируете, что мужчины ни на что не годные увальни, или сожалеете об этом?

— Это столь часто оказывается правдой, что об этом следует сожалеть, — отвечает Мэри; и хотя Брэнуэлл не сидит сейчас напротив нее за доской, они обмениваются недобрыми беглыми взглядами, как игроки перед началом партии.

— Однако расскажите об этом деле с мужчинами… — не забыв о начатой игре, на следующий день, когда вся компания отправилась на прогулку по вересковым пустошам, просит Брэнуэлл и, вздернув плечи, требовательно смотрит на Мэри.

— Мне нет дела до мужчин, — отрезает та. — Хотя они, конечно, полагают иначе.

— Теперь я вижу, что смутил вас, — радостно заявляет Брэнуэлл, — иначе вы бы не прятались за бездумным каламбуром.

— Я думаю, — говорит Мэри, с трудом взбираясь за Брэнуэллом на крутой склон, — что стоит только возникнуть вопросу о роли женщины в мире, как мужчины тут же воображают, будто их критикуют. Брэнуэлл, подождите.