От Крыма до Рима(Во славу земли русской)

Ушаков говорил степенно, не торопясь, всматри­вался в лица офицеров. Кажется, основу, его коман­дирский замысел, поняли и нетерпеливо перемина­лись, ждали команды.

— Все, други мои, — необычно закончил Ушаков, никогда прежде не обращавшийся так к офице­рам, — ступайте к служителям. Штаб-лекаря и штур­мана прошу задержаться.

Когда офицеры, еще переговариваясь, выходили из комнаты, Ушаков пояснил корабельному штурману Дементию Михайлову:

— Тащите сюда ваш инструментарий прокладоч­ный, плотную бумагу и все, что потребно для черчения. Вычертим диспозицию нашего полевого лагеря. А вы, Степан Лукич, — обратился он к лекарю, — присажи­вайтесь. Обмаракуем с вами, каким образом располо­жить все наши субстанции. Не позабыть бы про козлы для проветривания и сушки платья. В реке будем про­мывать оное после уксусной обработки. Покуда сол­нышко греет, в охотку служителям и лишний раз иску­паться не грех.

Утренняя заря только занималась, а степь под Хер­соном огласилась непривычным для этих мест шумом. Тарахтели телеги, притаптывая бурьян, шагали ко­манды, рассыпавшись по полю, матросы вбивали ко­лышки, размечали места под палатки, землянки, наре­зали камыш у Днепра. Вокруг под ногами пищали по­тревоженные суслики, сновали полевые мышки.

К полудню камышовая огородка обозначила поле­вой лагерь команды ушаковского корабля. По замыс­лу командира сооружались камышовые палатки, мат­росы рыли землянки. Как доносил Ушаков, все постройки по своему предназначению делились на шесть категорий.

« — Под литерой А — палатки из камыша для каж­дой артели;

—    под литерой В — маленькие землянки вокруг ар­тельных палаток для изоляции подозреваемых больных;

—    под литерой С — деревянные козлы для провет­ривания платья;

—    под литерой D — в отдалении от лагеря две боль­шие и несколько малых землянок для больных;

—    под литерой Е — маленькие палатки в отдале­нии для отделения только что выявленных больных от здоровых;

—    под литерой F — карантин для выздоравливаю­щих».

Все четко продумано и распределено, подобно кора­бельному расписанию. Теперь требовалось исполнять на деле задумки командира. Весь экипаж воспринял как неизбежную необходимость меры своего начальни­ка. Не все проходило гладко на первых порах. Работа на стапеле спорилась, но из города то и дело мимо лаге­ря пылили телеги с жертвами губительной заразы. Об этих страшных днях поведал потомкам Иван Полно­мочный. «Зарывали по 50 человек в яму, и такой был ужас, что друг друга боялись сходиться. Платье и про­чее так валялось, никто ничего не смел брать, всякий жизнь свою берег… Вот страшная была жизнь! Не дай Бог никому такое видеть! Я девять суток, выгнанный из артельщиков, лежал в камыше, ожидая смерти, у меня была горячка, и все боялись меня. Который со­жалеет артельщик — принесет ко мне кусок хлеба и борщу в какой-нибудь посудине, с ветру поставит, а сам убежит поскорее; я приползу на корячках, поси­жу, как собачка, и лежу, но дай Бог здоровья одному штаб-лекарю — Степану Лукичу Зубову, который ос­матривать команды ездил, он приходил и ко мне; я под­нимал рубашку, стоя на коленях, уже сил моих не было, и он ничего не заметил и велел артельщикам особ­ливую какую-нибудь конуру для меня сделать; и выко­пали и огня развели». Как видно, не всем хватало зем­лянок…

Но болезнь в команде Ушакова явно пошла на убыль. Клокачев приказал по примеру Ушакова вывес­ти в поле все команды. Адмирал воспринял опыт капи­тана. К сожалению, этот приказ был один из послед­них, Клокачева-таки сразила чума насмерть…

Вскоре на смену ему прибыл прежний знакомец Ушакова, вице-адмирал Сухотин. В начале ноября Ушаков рапортовал по инстанции командиру Херсон­ского порта генерал-майору Муромцеву о полной лик­видации среди его экипажа и мастеровых заболевания чумой. В то же время среди соседних команд страшная болезнь не утихала, ежедневно унося на тот свет лю­дей. Близились холода, Ушаков предусмотрительно об­работал свои казармы уксусом, отрыл землянки во дво­ре, огородил казармы камышовой стеной, словом, пе­ренес всю прежнюю систему в расположение своего экипажа в городе. За всю зиму ушаковская команда не потеряла ни одного человека, Федор Ушаков одержал победу в схватке со смертельным врагом, чумой.

Первым оценил по достоинству действия Ушакова командир порта. Спустя месяц после переселения эки­пажа на зимние квартиры, он издал приказ. «За упо­требляемые командующим корабля № 4 флота госпо­дином капитаном Ушаковым всекрайне неусыпные старания и способы к пресечению по команде его меж­ду служителями заразной болезни, которую с Божьей помощью совершенно пресек и с 4-го числа минувшего ноября оной уже не оказывается. Да и впредь к предо­хранению от сей злосчастной болезни служителей все меры принятые в том, как участвующий в отличности от прочих, приемля с великим моим удовольствием и ему, господину Ушакову, приписую в том искреннюю благодарность и похвалу, что не премину и главной команде с должной рекомендациею донесть о таковых ус­пехах…» Муромцев обратил внимание всех остальных командиров к применению метода борьбы Ушакова с чумой, которые «обязывают и по человеколюбию доб­родетели их заслуживать навсегда могут».

В первый день Нового, 1784 года Федору Ушакову присвоили звание капитана 1-го ранга. Весть об этом достигла Херсона, когда вице-адмирал Сухотин, с по­хвалой о действиях Ушакова, сообщал графу Черны­шеву: «Особо же вашему сиятельству при сем случае, как до прибытия моего, так и в мою бытность по спра­ведливости могу свидетельствовать о господине Уша­кове, что он неусыпными своими трудами и старанием в команде своей прежде всех успел прекратить… за ве­ликое удовольствие для себя почту, ежели он, господин Ушаков, за столь благоразумные учреждения заслу­жит вашего сиятельства особливое благоволение; я не скажу чтоб и прочие командиры не имели в том попече­ния, но однако ж его в том превосходящие труда заслу­жили до моего прибытия от начальника благодар­ность».

Чернышев не замедлил высказать свое мнение Ад-миралтейств-коллегии, и 3 мая состоялся специаль­ный указ коллегии, направленный персонально Уша­кову с объявлением ему благодарности за успехи в борьбе с чумой. Такие рескрипты довольно редко ис­ходили из высшего правления российского флота… Ушаков же не старался выпятить себя из среды ко­мандиров. Просто он с присущей его характеру чертой старался исполнять свой долг по службе, не следуя в кильватере жизненных событий, а проявляя иници­ативу, по силе ума своего отыскивал необычные меры, не забывая при этом о своих подчиненных, заботясь о людях.

Одним из первых поздравить Ушакова с похвалой высокого начальства примчался из Глубокой пристани Войнович. Там заканчивал достройку на воде его 66-пушечный корабль «Слава Екатерины». Как и прежде, уроженец далекой Черногории внешне вел себя запанибратски.

—   Поздравляю, поздравляю бачушка с превели­ким вниманием к твоей особе его сиятельства графа Чернышева…

—   Сию похвалу, Марко Иванович, — после присво­ения звания Ушаков обращался с Войновичем как с равным, — отношу целиком к моим подопечным. Офицеры и служители в том признании не менее моего заслугу имеют.

Войнович захохотал:

— Не скажи, не скажи, Федор Федорович. Уж я-то знаю, что тут ты скромничаешь. Весь Херсон о тебе на­слышан.

Ушакову, видимо, не хотелось слушать излияния Войновича.

—   Поведай, пожалуй, как обстоит с твоим кораб­лем, скоро ли в Севастополь отправитесь?

—   По секрету скажу, что мне и здесь неплохо. Вскорости чуму прогоним окончательно, жители возвернутся, веселей станется.

«Тебе бы только в свое удовольствие, в праздности пребывать», — подумал Ушаков.

—   Насколько знаю, светлейший князь Потемкин располагает в Ахтиярской бухте базу флота Черномор­ского обосновать.

—   Когда сие сбудется. Теперь-то в Ахтияре одна та­тарва пребывает. Вкруг скалы голые, сказывают, да дикие козы бродят. В Херсоне все толком обустрое­но. Заходи-ка ко мне, спектакль поглядишь немудре­ный. Винцом побалуемся, душу отведем.