Катон (СИ)

Таким образом, популяры вновь потерпели поражение, поскольку рассчитывать на конструктивную, точнее, деструктивную деятельность, имея во власти одного Антония, было бесперспективно. Позднее их положение стало вовсе безнадежным благодаря ловкому ходу Цицерона. Не имея склонности к военной деятельности и не стремясь к наживе, Цицерон отказался от выпавшей ему по жребию в качестве провинции по окончании миссии в Риме Македонии, считавшейся выгодной добычей для наместника. Антоний, будучи обременен долгами, шел на консулат только ради возможности ограбить какую-нибудь богатую страну, и шаг Цицерона предоставил ему этот шанс. Поэтому он сразу сделался его союзником.

Обильная речами и интригами битва за консулат отвлекла внимание граждан от других событий. Пользуясь этим, популяры втихую провели своих людей в народные трибуны. Среди их ставленников особенно выделялись молодые Публий Сервилий Рулл и Тит Атий Лабиен. Лабиен принадлежал всадническому роду, корни которого уходили в почву Пицена, но активностью мог поделиться даже с консулами. Нравом и замашками он был похож на своего старшего друга Гая Цезаря, как Фавоний на Катона. Фамилия Рулла была более известной. Но этот человек тяготился простиравшейся перед ним длинной дорогой магистратур, плавно ведущей в гору, и предпочитал крутую, скалистую тропу чрезвычайных мер. Он заигрывал с народом, мечтая использовать гнев простых людей против нобилей в качестве трамплина для прыжка во власть. Но, не имея возможности, подобно Цезарю, залезать в космических размеров долги, Рулл вынужден был отказаться от подкупа и добывать популярность иным путем. Он обрядился в поношенную одежду, которую для пущей убедительности еще и разорвал, отрастил длинную бороду, прошелся бороной по голове, освоил грузную походку пахаря, утомленный взгляд, якобы отягченный жизненным опытом, и в таком виде, сближающим его, как он думал, с плебсом, предстал народу. Расхаживая в толпе, он невнятно вещал пророчества о судном дне для знати и о грядущих переменах. Пока Цезарь дружелюбно улыбался и рассыпал монеты Красса, не имеющий монет Рулл старался заинтриговать несчастных людей, в своем бедственном положении готовых довериться любому авантюристу.

Изображая пролетария днем, Сервилий совершенно менялся ночью. Он становился серьезным, энергичным и деловито склонял всклокоченную голову над столом, на котором также сосредотачивались взоры десятка его тайных соратников. Ночные бдения держались в секрете, но столь внушительными были приготовления к ним, что Рим полнился слухами.

"Вскоре Сервилий выдаст закон, призванный перевернуть мир", - шепта-лись его поклонники. "Хозяева оборванца что-то замышляют", - брезгливо отмечали нобили и посылали Цицерона разузнать, в чем дело. Цицерон представал Руллу в образе народного консула и предлагал свои услуги в утверждении готовящегося проекта, надеясь под таким предлогом выведать его суть. Однако тот не допускал любопытного доброхота к заветному столу, заваленному исчерканными листами папируса.

Лишь в начале декабря, незадолго до вступления в должность Сервилий Рулл произнес перед народом замысловатую речь, в которой намекнул на то, что грядет великое мероприятие, кое будет связано с его именем. Еще через неделю стенды с текстом законопроекта появились на форуме, и люди, давя друг дружку, ринулись изучать исторический документ, который надлежало принять в начале следующего года после всенародного обсуждения. Запустили в толчею своих писарей и аристократы, чтобы, наконец, узнать, с чем пошел в наступление враг.

Оказалось, что орудием войны популяры избрали земельный закон. Ими предлагалось провести широкомасштабную операцию по наделению землею в пределах Италии большого количества бедных граждан. Причем предназначенные для раздачи участки должны были не изыматься, а выкупаться у их владельцев, для чего комиссии по проведению реформ из десяти человек давалось право продавать любые неиталийские территории римской державы. Все это было очень любо сердцам простых граждан, тем более что заморские страны их мало интересовали. Поэтому в Риме началось ликование. Руллу более не приходилось прибегать к заученной походке, так как его носили на руках. Законопроект казался безвредным и для богачей, поскольку предписывал выкупать земли. Однако он вызвал панику в партии сенатских верхов.

Катон за последний год освоился в сенате и теперь отлично разбирался в скрытых пружинах, приводящих в движение те или иные политические фигуры. Постоянная угроза стабильности Республики со стороны популяров сблизила его с партией сенатских верхов, в которой он приобрел значительный вес, хотя был в самом низком сенаторском ранге квестория. Его авторитет, добытый личными качествами, а не должностями, деньгами или родственными связями, представлял собою поразительный феномен для сената той эпохи. Он стал как бы эталоном честности, и его имя вошло в поговорки. "Одному свидетелю нельзя верить, будь то даже сам Катон", - говорили в судах, призывая обвинителей соблюдать установленный порядок в отношении количества свидетелей. "Тоже мне, Катон нашелся!" - слышалось на форуме. "Такое и в устах Катона показалось бы небылицей", - высказывались о чем-либо невероятном. "Ты богат, как Красс, живешь, как Лукулл, а рассуждаешь, как Катон!" - раздавались в сенате упреки тому, кто силился изобразить из себя героя, не будучи таковым.

Когда Катон прочитал переписанный для него рабами текст законопроекта, он сразу пошел к Цицерону, которому через несколько дней предстояло вступить в должность консула и встретиться лицом к лицу с Руллом.

- А, вижу по твоему лицу, достопочтенный Марк Катон, что ты уже в курсе сегодняшней сенсации! - воскликнул Цицерон, дружелюбно вставая навстречу гостю.

- Неправда, Туллий, я - стоик, по моему лицу ничего нельзя прочесть. Ты просто догадался о цели моего визита. А вот твой вид сразу выдает озабоченность. Что значит изменять нашим и уклоняться в сторону академии!

- Не упрекай меня, Марк, мне сейчас и без того тяжко.

- Ты это осознаешь?

- Еще бы! Ведь аграрный закон - это та лакомая кость, которую бросают народу, когда хотят привлечь его, чтобы надеть ошейник. И как ловко они меня подцепили! Посуди сам: если я выступлю против него, меня возненавидит плебс, а если поддержу это несуразное детище Рулла, то на меня окрыситесь вы, лучшие граждане, то бишь оптиматы.

- Ах, вот о чем ты думаешь! - разочарованно воскликнул Катон.

- Нет, это внешняя часть проблемы, а суть в том, что эти прощелыги покушаются на Помпея.

- Нет, они покушаются на Республику, а Помпея своим требованием избирать децемвиров только из числа присутствующих в Риме лиц просто устраняют как конкурента.

- Не скажи, главным врагом для них является наш Великий, коему они роют могилу, продолжая его восхвалять.

- Как бы там ни было, под предлогом устройства земельной раздачи коллегии децемвиров вручаются чрезвычайные полномочия, сравнимые с консульскими, да еще на пять лет. Цезарь, Красс и вся их шайка благодаря этому могут встать в положение, близкое к тому, которое занимает Помпей, но в отличие от него не имея никаких заслуг перед государством.

- Да, я тоже считаю, что за длинной бородой Сервилия прячутся Красс и Цезарь, неспроста в законопроекте есть скрытый намек на Египет, - согласился Цицерон. - Но почему ты на первое место поставил того, кто почесывает голову одним пальцем, ведь многие считают его пустышкой, которая со звоном покатится под откос сразу же, как только разорится?

- Это очень опасный человек. Красса хотя бы сковывает жадность, а Цезаря не держит ничто. В его душе нет ни единого препятствия амбициям. Это даже и не человек, а голая амбиция.

- Я потому, Катон, задал тебе такой вопрос, что сам опасаюсь нового подголоска Красса. Придет время, и он перешагнет через своего патрона.

- Мы этого не допустим. А для начала должны остановить тот произвол, который сулит предприятие трибунов. Эх, жаль я отказался от соискания трибуната, а то мог бы сам вступить в борьбу!