К вам обращаюсь, дамы и господа

Только после того, как мы отплыли из Греции, сделав ещё одну остановку на каком-то острове, меня охватило паническое чувство человека, с корнем вырванного из собственного мира. Мне казалось, что я сам остался позади, и что не я, а кто-то другой уезжает в Америку.

На корабле привлекательная и серьёзная девушка армянка попросила меня записать ей в альбом стихи. Вернувшись к себе в каюту в нижней части корабля — я ехал «четвёртым» классом — я написал «Последнюю молитву». В долгом путешествии в заморские страны появляется чувство, сходное с предсмертной агонией. Именно это чувство выражал я, когда писал:

Я тогда подумал — может, нужно умереть, чтобы возродиться вновь.

Глава двадцать вторая

БЛЕСК И НИЩЕТА

Быстроходные пароходы покрывали расстояние между Стамбулом и Нью-Йорком за две недели, но наш пароход чайки окружили лишь на двадцать четвёртый день плавания. Я увидел длинную узкую полосу загадочной земли, простиравшейся над горизонтом. Америка!.. Дуновение ветерка было как дыхание Нового Света, нежное и благоуханное в первый день сентября. Все выскочили на палубу. Некоторые крестились, но почти все молчали, уж слишком торжественной была минута. Внимание людей было приковано к виднеющейся вдали полоске земли.

Мимо нас неслись парусные шлюпки с американскими флагами, столь непохожие на наши лодки с треугольными парусами, но красивые, весёлые и беспечные. Наблюдая за ними, я испытал чувство воздушной лёгкости — так бы и полетел я навсегда как морская птица, свободная от людских забот и тревог.

Из потемневших вод Атлантики перед нами предстал Нью-Йорк с устремлёнными ввысь башнями — грандиозными кубами, громадными геометрическими формами серебристо-серого цвета, высокими, как горы, воздвигнутые с математической точностью. Неужели это здания? Я замер, уставившись на зрелище Нового Света со статуей Свободы, символизирующей её дух.

Поднимающийся от небоскрёбов дым превращал Нью-Йорк в горящую Ниневию или Вавилон XX века. Какой гордый, торжественный парад индустрии! Перед нами с развевающимися знамёнами шагала из дыма Америка. Маленький смертный человек, такой ничтожный в непреодолимом океане стихий, создал это титаническое чудо на земле. Мне хотелось плакать: «Придите, о боги Греции, Рима, Египта и Вавилона, и посмотрите, что создал здесь человек, человек из Старого Света на земле Нового!» Перед лицом ошеломляющей реальности Америки Европа поблекла до ничтожности, угасла, превратившись в древний миф.

Казалось, все корабли планеты собрались в Нью-Йоркской гавани. Все страны мира прибыли сюда, чтобы возложить к ногам статуи Свободы свои достижения и людей. И надо всей этой лилипутской суматохой и толчеёй, этим шумным праздником гномов, с развевающимися знамёнами дыма гордо шагал Новый Свет.

Наш пароход остановился с резким скрежетом якорных цепей. К нему пристало посыльное судно, и на борт поднялись работники иммиграционной и карантинной служб. Пассажиры выстроились на палубе для проверки документов. Когда проверка закончилась, пароходу разрешили продолжить путь и войти в док собственно гавани — в эти непролазные джунгли кораблей.

Взяв вещи, мы сошли на берег. Пассажирам первого и второго классов после таможенного досмотра разрешили уйти, но тех, что прибыли третьим и четвёртым, изолировали и оставили под охраной. Мы, очевидно, были людьми нежелательными; здесь не учли даже то, что я приехал учиться.

— Нас отправят на Эллис-Айленд, — сказал один армянин.

— Всё это из-за бродяги из четвёртого класса, у него обнаружили вши, — сказал другой, и все расхохотались.

Охранники велели нам сесть на катер. Мы — это разношерстная толпа из греков, албанцев, евреев, венгров, румын, сербов, чехов, русских, армян и даже одного турка. Все были взволнованы и озабочены тем, что нас забирают на Эллис-Айленд. Там пришлось снова заявить, что я против двоежёнства, анархии, государственного переворота путём применения силы; что я никогда не содержался в сумасшедшем доме, не был судим, и в Америке мне никто не гарантирует работы. Я показал им письмо вице-президента известного колледжа в Канзасе о том, что я принят на учёбу и буду изучать сельское хозяйство.

Нам на одежду прикололи полоски цветной бумаги, и краснолицые американские доктора внимательно осмотрели нас.

— Все ищут ту вошь, — снова пошутил один из нас. — Пока не найдут, нас не выпустят.

В столовой от изобилия еды у многих глаза полезли на лоб: мясо, масло, картофель, хлеб, молоко, кофе, черносливы. Ортодоксальным евреям выделили отдельный стол. Ели мы с картонных тарелок картонными вилками и ложками и пили молоко и кофе из картонных стаканов. Всё было очень гигиенично, но еда отдавала картоном. Некоторые утверждали, что масло и мясо — синтетические, производятся машинами химическим путём, чему я склонен был верить.

Мы с любопытством смотрели на негров — работников Эллис-Айленда, удивляясь успехам чёрных африканцев в Америке — они, как и другие американцы, говорили по-английски, носили ту же одежду и очки в роговой оправе. Вечером громадный мулат цвета cafe-au-lait [50] с длинными размашистыми руками и могучим голосом вручил нам дезинфицированные одеяла.

Другой негр в роговых очках объявил имена принятых. Он стал очень популярен. Стоило нам его увидеть, как мы его окружали и каждый в свою очередь спрашивал, попал ли он в новый список. Мы называли его «Багаж». Он всегда говорил «Багаж», прочитав чьё-нибудь имя.

Я не знал, почему меня задержали на Эллис-Айленде. Пароходная компания неправильно записала моё имя, что, возможно, и было причиной задержки. После месяца тревог и страхов дело было улажено, очевидно, благодаря усилиям армянского секретаря Христианского союза молодёжи, и «Багаж» наконец назвал и моё имя. С чувством обретённой свободы сошёл я с катера и вступил в Нью-Йорк-сити.

— Теперь помни, — сказал я себе, — ты и впрямь в Америке, — это — Нью-Йорк. Итак, вперёд!

Я прошагал несколько кварталов, чувствуя под ногами осуществлённую мечту.

На трамвае мне удалось добраться до офиса армянского секретаря Христианского союза молодёжи, оказавшегося протестантским священником и довольно энергичным человеком. Он сказал, что патриотично настроенный торговец коврами, которому директор школы в Стамбуле рекомендовал меня как достойного помощи студента, оплатит мне лишь стоимость билета в Канзас, но платить за обучение в Америке отказывается. Он уже оплатил учёбу в американских колледжах семи армянских студентов и остался ими недоволен. Они оказались «большевиками», и были такими мотами, что носили десятидолларовые шляпы, тогда как его шляпа стоила всего пять долларов. Я засмеялся. Вот это забавно! Мне хотелось повидаться с ним, но для таких, как я, он был недоступен, и секретарь посоветовал мне держаться подальше от его магазина, который, как я понял, был первоклассным заведением с большим штатом американских служащих.