Чаша цикуты. Сократ

Архонты-правители решили возвратить Алкивиада в Афины и предать его суду. «Чтобы он мог оправдаться, если не виновен, или принять смерть, если виновен» — так объявили они экклесии, народному собранию. За Алкивиадом приказано было послать «Саламинию» — лёгкую и быстроходную триеру. Её капитан получил предписание не поднимать руку на Алкивиада, обойтись с ним вежливо, чтобы не возбуждать войско, скрыть от него подлинное обвинение, сказав, что Афины призывают его на суд из-за разбитых герм и верят в то, что он легко оправдается.

И хотя это предписание было секретным и Сократ не мог о нём узнать, его демоний, внутренний голос, подсказал ему, что Алкивиад будет уведён на «Саламинию» обманом. Впрочем, демоний подсказывал ему лишь то, что становилось для него очевидным в ходе быстрых и точных рассуждений, за которыми не поспевали слова. Медленный ход рассуждений в этом случае мог бы выглядеть так: отлично владеющий мечом и кинжалом бесстрашный Алкивиад не сдастся без боя; никто из команды «Саламинии» не решится вступить с ним в поединок; войско Алкивиада, узнав о нападении на своего любимого стратега, встанет на его защиту с оружием в руках; силы «Саламинии» и силы войска Алкивиада несравнимы; исход открытого столкновения команды «Саламинии» и Алкивиада может быть только один: гибель «Саламинии» и поход возмущённого Алкивиада с войском на Афины; об этом знают архонты; и вот их тайный приказ капитану «Саламинии»: заманить Алкивиада на триеру обманом.

Но всякий обман, если он даже полезен, остаётся обманом. Как и тайное убийство, к которому могли бы приговорить Алкивиада архонты, если бы не объявили народу, что Алкивиад будет возвращён в Афины и предан гласному суду. Итак, он не будет тайно убит в Сицилии, но обманом доставлен в Афины и казнён по решению гелиэи.

Хотя человек умирает один раз, смерть выходит на охоту за ним не единожды. Алкивиад ушёл от четырёх смертей: от той, что подстерегала его в битве при Потидее, когда Сократ заслонил его собой и вынес с поля сражения; от той, что готовили для него Андрокл и Деоклид; от той, что миновала из-за трусости оратора Андокида; его не убьют тайно посланцы архонтов. Но впереди пятая охота. Не последняя ли? Древние мудрецы говорили: кто сосчитал до четырёх, тот сосчитал всё. Эта формула высечена на священных камнях храма Аполлона: 1, 2, 3, 4 — это всё, ибо 1 + 2 + 3 + 4 равняется десяти, а дальше счёт только повторяется: 10 + 20 + 30 + 40 равняется 100, 100 + 200 + 300 + 400 равняется 1000 — и так до бесконечности.

Сократ не верил, что в этой формуле есть предсказание, которое можно истолковать для Алкивиада двояко: последней для него должна стать четвёртая охота смерти — коварное убийство, но если он избежит его, то окажется для смерти недосягаемым. Неужели всё-таки тайное убийство? Но как оправдаются тогда архонты перед народным собранием? Ложью. Солгали один раз, солгут и во второй: скажут, что Алкивиад напал на капитана «Саламинии» первым и тот вынужден был защищаться.

Сократ отправился в Пирей, откуда должна была вскоре отплыть «Саламиния».

II

Он шёл вдоль Длинной Стены с её внешней стороны, чтобы не попадаться на глаза любопытным людям, снующим, как муравьи, по дороге, связывающей Пирей и Афины. Шёл по тропе среди бурьяна, укрываясь плащом от холодного ветра и мороси. Тропа то и дело огибала кучи битых камней, оставшихся от древних стен, поднималась и скатывалась вниз по холмам, ныряла в глубокие овраги, на дне которых стояла вода, на мостки, на кусты втоптанного в грязь бурьяна. Дорога же громыхала колёсами повозок за длинными стенами. Там было тише, суше, ровнее. Но там его узнали бы. Ведь если он с кем и беседовал чаще, чем с другими, на Агоре, так это с возницами, доставлявшими из Пирея товары и новости, услышанные от своих и заморских торговцев и моряков.

Одного знакомца Сократ всё-таки встретил. Это был обнищавший башмачник Симон, у которого прошлым летом сгорела мастерская и всё его нехитрое добро.

Симон тащил на себе тюк с кожей, стыдился этого и потому, как и Сократ, избрал безлюдную тропу, а не дорогу. Бедность — позор для афинянина. Увы, она привязчива, как лишай, и надо приложить много трудов, чтобы избавиться от неё.

   — Хайре, Симон, — сказал Сократ, помогая ему опустить тюк на землю. — Сколько же сандалий ты сошьёшь из этих обрезков?

   — Ох, — вздохнул Симон, избавившись от ноши. — Спроси меня о чём-нибудь другом.

   — Не стану, — сказал Сократ. — А вот угощу тебя лепёшками, которые испекла Ксантиппа. Так ты и не женился, Симон, и потому твоя сумка, наверное, пуста. А мог бы жениться: прошло уже много лет, как умерла твоя Амикла. Разве она, умирая, не велела тебе жениться во второй раз?

   — Ты забыл, Сократ. Она-то велела, да ты не посоветовал.

   — Разве? — удивился Сократ: он не помнил, чтобы Симон обращался к нему за советом.

   — Да, да, — сказал Симон, садясь на край тюка и приглашая Сократа сделать тоже. — Я записал тогда твой ответ и при случае покажу тебе его. Но вот он, как я его помню: «Поступай как хочешь, — сказал ты мне тогда, — всё равно раскаешься». Женюсь — раскаюсь, не женюсь — раскаюсь. Я подумал тогда, что проще не жениться: хлопот меньше.

   — Не всякие хлопоты в тягость, Симон. И тюк и женщина могут быть по весу одинаковыми. Но скажи мне, что нести легче? Не женщину ли, Симон? — Сократ толкнул Симона плечом. — И если женщина тяжелее тюка, всё равно она легче. Неся на руках женщину, ты не стал бы прятаться за стену, верно?

   — Я бы отнёс её в сад, — засмеялся Симон.

Сократ развернул на коленях тряпицу с лепёшками, и они стали есть.

   — Я — оттуда, ты — туда. Зачем? — спросил Симон.

   — Ты несёшь тяжёлую ношу домой, а я — в Пирей, — ответил Сократ.

   — Но где же она?

   — Здесь, — похлопал себя по груди Сократ. — Погружу её на корабль и вернусь. — И чтобы сменить тему разговора, спросил: — Не был ли ты в лавке Эвангела?

   — Я уже забыл вкус вина, — ответил Симон. — А к Эвангелу без денег нечего соваться. Да и матросы там пьянствуют — в два счета могут поколотить.

   — Много ли матросов?

   — Едва ли не вся команда доблестной «Саламинии». Она стоит как раз у причала возле лавки Эвангела.

Последнюю лепёшку Сократ завернул в тряпицу и сунул её в руки Симона.

   — Тебе нужнее, — сказал он. — А я пообедаю у Эвангела.

Симон не стал противиться, спрятал свёрток за пазуху.

   — А теперь скажи мне, Симон, — попросил Сократ, — что самое дорогое в жизни? Слава, богатство, здоровье, семья, свобода, любовь, дружба, отечество, мудрость, покой? Что бы ты выбрал как самое прочное, самое надёжное?

   — То, без чего всё остальное невозможно, — ответил Симон, подумав.

   — Без чего же невозможно всё остальное, Симон?

   — Без самой жизни.

   — Это так, — согласился Сократ. — Но что такое сама жизнь без всего того, что я назвал? Не то ли, что и дерево без листьев, без ветвей, без корней, без коры? Разве мы не называем такое дерево только бревном?

   — Да, называем.

   — Стало быть, бревно — это уже не дерево?

   — Да, это бывшее дерево, Сократ.

   — А жизнь, лишённая всех благ, — это уже не жизнь?

   — Пожалуй, что и не жизнь.

   — Если не жизнь, то, значит, смерть? Ведь между жизнью и смертью ничего нет, Симон?

   — Да, между жизнью и смертью нет ничего, — согласился башмачник. — Кто жив, тот не мёртв, а кто мёртв, тот не жив. Ничего другого придумать нельзя.

   — А больной человек — он жив или мёртв? — спросил Сократ.

   — Скорее жив, чем мёртв. Больных не хоронят, а мёртвые не выздоравливают.

   — Что нужно больному для выздоровления?

—Чистый воздух, хорошая пища и тепло, Сократ. Ещё лекарство, — добавил Симон, подумав.

   — А не так ли действуют на больного человека лекарства, как чистый воздух, хорошая пища и тепло?

   — Пожалуй, что так: они очищают дыхание, разгоняют кровь и согревают тело.