Святая Русь - Князь Василько (СИ)

Старуха разом поднялась с лавки, лицо ее побледнело.

- Аль что худое с собой надумал содеять, голуба?

- Не ведал, что у тебя голова куриная... Да ты не серчай, не поджимай губы... Признаюсь: для худого человека надобно, коего невзлюбил люто. Да и он меня рад бы на тот свет отправить.

- Змий треклятый! Да как он смел на тебя, голуба, такое замыслить?! Змий! - зло вскинулась старуха. - Да кто этот лиходей?

- Есть такой, сын вражий, но имя его не поведаю... Так сыщешь ли такого зелья, мамка?

- Завтра же соберусь, токмо не в леса, а на болота. Будет у тебя зелье, голуба. Будет!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Г л а в а в 1

КОЕГО И РУСЬ НЕ ВЕДАЛА

Лазутка вскинул под самый потолок ребенка, весело молвил:

- Крепким расти, Никитка. В батьку!

- Не напугай сына, Лазутка, - сидя на лавке, счастливо молвила Олеся.

Радость переполняла ее сердце. Лазутка оказался прав: всё-то хорошо будет в Угличе. Так и вышло. Приняли их в дом добрые люди, ни в чем больше не попрекнули. Кузнец Малей Якимыч, хоть и казался с виду суровым человеком, но душа у него была добрая и отзывчивая. А жена Прасковья и вовсе стала для Олеси второй матерью. И Никитушку сразу приняла, и полюбила.

Добрая жизнь пока шла у кузнеца Малея. Изба его просторная, высокая (на подызбице), с горенкой и летней повалушой. За избой был огород с садом.Проворная, скорая на ногу Олеся, то обихаживала грядки, то управлялась по избе, то бегала за водой на колодезь.

Прасковья не нарадовалась: приделистой, работящей оказалась Олеся, и не скажешь, что купеческая дочь. Об отце и матери старалась не вспоминать: зачем ранить девичье сердце, коль ей Лазутка оказался милее.

А Лазутка пришелся явно ко двору. Малей, обычно скупой на похвалу, и то как-то обронил:

- Зело толковый у меня подручный, Прасковья. Его хоть сейчас в кузнецы ставь. Смекалистый коваль! А главное, работает с душой.

А как-то племянник и вовсе удивил. Малей, усевшись на груду железа, озабоченно молвил:

- Руда кончается. Надо кричникам кланяться.

- Была нужда, - хмыкнул Лазутка.- Сами добудем.

- Добыть можно, а варить?

- Сварим, дядя Малей. Какой разговор.

Кузнец поправил сыромятный ремешок, перехватывающий на закопченном лбу седые пряди волос, и изумленно глянул на племянника.

- А ты что и крицу варить можешь?

- Так, ить, на селе в ковалях ходил. За рудой к кричникам не набегаешься. Да и большие деньги заламывают. На селе кузнец всё делает сам - и мечи, и копья, и сохи кует. Сам же и руду добывает, и крицу варит.… Болота с рудой ведаешь?

- Да как кузнецу не ведать. И челн найдется.

- Вот и добро, Якимыч. С утречка и тронемся.

Волгой плыли версты три, а затем Малей протянул вправо руку и показал на узкую речонку.

- До болот доведет.

А где-то через полчаса Малей изронил:

- А теперь греби на протоку.

Вскоре Лазутка выпрыгнул на берег и потянул на себя челн.

- Глянь, сколь мху и кочкарника. Вот здесь наши кричники и добывают руду.

Заболоченная луговина тянулась до самого леса на добрую версту. Всюду виднелись ямы с набросанными вокруг их кучами бурой земли.

С двумя бадьями и заступами, в длинных бахилах,⁹³ мужики пошли вглубь луга. Лазутка дотошно осматривал каждую груду и, наконец, определился, остановившись подле глубокой и довольно обширной ямы с обвалившимися краями. Малей присел и опустил заступ, кой окунулся в воду едва ли не до половины держака.

- Ну и выбрал же ты яму. Вода урчит и булькает и пузырями исходит, да и дно вязкое. Как бы зыбун не засосал, - озабоченно молвил кузнец.

- Это такого-то дылду? - сверкнул белыми, крепкими зубами Лазутка. - И яма добрая и руда здесь отменная.

Лазутка спустился в яму и принялся выкидывать куски ржавой маслянистой грязи.

- Примай, дядюшка. Набивай бадьи!

Кузнец помял руками куски и довольно крякнул: руда и впрямь отменная.

После полудня, загрузив челн рудой, кузнецы покинули ржавое, мшистое болото и поплыли к Угличу. Лазутка сидел на корме и греб веслом, а Малей был на носу и удовлетворенно скреб пятерней бороду. Молодец, Лазутка, теперь руды, почитай, до зазимья хватит. Живи - не горюй… Правда, без кричника всё равно не обойтись.

Молвил об этом Лазутке, на что тот, малость поразмыслив, сказал:

- А стоит ли кричнику кланяться, дядя? Может, сами домницу поставим. Дело мне знакомое. Коль в калите денежка найдется, то закупим криничный горн и молот, а глиняные трубки, через кои воздух нагнетается, сами смастерим. Эдак-то, со своей-то домницей, борзей и дешевле будет. Покумекай, Якимыч. Прикинь.

- Однако, ты мужик - хват. Да у нас на весь Углич три домницы. Железо и сталь варить - дело нешутейное. Не каждый кузнец за оное возьмется… Эк чего надумал, чертяка!

- И все же покумекай, Якимыч. Пора бы лучшему кузнецу Углича и свою домницу заиметь.

- Про лучшего из головы выкинь, - тотчас нахмурился Малей. - До сих пор Ошанину премудрость не постиг. Вот то кузнец!

- Так он же в Ростове кует.

- А по мне хоть в Киеве! - еще больше осерчал Якимыч, и закричал, приподнимаясь с носа.

- Много болтаешь! Аль не видишь - лодия на нас идет. Двинет по нашему утлому судёнушку - и поминай, как звали.

Лазутка повернул голову в сторону лодии и пожал плечами: до судна три перелета стрелы. Это Якимыч свою злость прикрывает. Малейшее упоминание о ростовском ковале Ошане вызывает у него раздражение.

До самого Углича плыли молчком, а когда челн приткнулся к берегу, Малей, наконец, немногословно буркнул:

- Покумекаю.

Два дня навещал кричников, приглядывался к домницам и, наконец, решился:

- Приступим с Божьей помощью. Авось и у нас получится.

- Получится, Якимыч . И трех недель не пройдет, как задымит наша домница.

* * *

Рождество Пресвятой Богородицы - великий праздник. Малей и Прасковья, Лазутка и Олеся, принарядившись, отправились в храм. Олеся хотела стать обок с мужем, да вовремя опомнилась: женщины, как того требовал обычай, должны стоять на женской половине. Знай свое место! Упаси Бог по правую сторону встать.

А причащение? К царским вратам и вершка не шагни: там лишь мужчинам причащаться дозволено, а женщинам - поодаль, в сторонке. Родившая младенца жена, сорок дней считается нечистой, тут и вовсе о храме забудь. А минует срок - в церковь допустят, только до алтаря, в алтаре же женщинам век не бывать: не дозволено.

Да и много ли чего дозволено женщине? Почитай, на всю жизнь бесправная раба. Выйдешь на улицу - волосы надежно спрячь под плат или рогатую кичку, ни один мужчина не должен увидеть твоих волос, иначе срам на весь мир. Любой мужчина может плюнуть в твое лицо, ударить посохом или стегануть плеткой, да еще обозвать постыдными словами «прелюбодейка, гулящая женка». Постригшая по плечи волосы, предавалась всеобщему проклятию. А как же? Волосы - Бог дал, дабы всегда помнила о покорности мужу.

А коль надоела жена благоверному, у того и заботы нет, строго молвит:

- Ступай в монастырь!

Жена поперек слова не скажет: таков стародавний обычай. Простится с домом, детьми, родней и - в инокини. Муж же новую жену приведет, более молодую и такую же смиренную и безропотную. Гордых, сварливых, непокладистых жен мужья не терпели. Чуть что - долой со двора. «Ежели кому жена была уже не мила и неугодна, или ненадобна ради каких-нибудь причин - оных менять, продавать и даром отдавать, водя по улицам, вкруг крича: кому мила, кому наджобна?»»

Страшная кара - за измену жены. Супруг мог, не таясь, блудить - никто не осудит, но чтоб жена впала в грех - величайший позор. Имя прелюбодейки склоняли по всем улицам, дворам, торгам и площадям. Муж - рогоносец имел право убить жену. Такую неверную супругу в Ростове кидали в озеро Неро. «За продерзости, за ч у ж е л о в с т в о и за иные вины, связав руки и ноги, и насыпавши за рубашку полны пазухи песку, и зашивши оную, или с камнем навязавши, в воду метали и топили».