На Москву!

-- Мне сказывали, что пристрелил его не Воейков, а Волуев, -- вставил Бенский.

-- Кто их ведает! Говорят разно. Одно верно, что его прикончили.

Наступило молчание. Курбский беззвучно шевелил губами, молясь про себя за упокой души усопшего, затем спросил опять вслух:

-- А тело его, -- где оно теперь?

-- На Красной площади, -- отвечал Биркин. -- Нарядили их обоих, его да Басманова, скоморохами и положили самого на стол, а Басманова на скамейку у ног его: вместе-де грешили, так вместе пускай и лежат на общее позорище! И издеваются же над их бездушным прахом! Самому в рот сунули дудку: "Вдосталь, мол, поиграл для себя, поиграй-ка и для нас!"

-- Вот благодарность народная! А покойному, что ни говори, благо народа было всего дороже... Степан Маркыч! Мой смертный час, чувствую, тоже близок. Исполни же ты мою последнюю просьбу.

-- Приказывай, князь, что могу -- все сделаю.

-- Так выпроси его тело у бояр и схорони за городом...

Желание это Степаном Марковичем было в точности исполнено: выхлопотав себе требуемое разрешение, он в ночь на третьи сутки вывез тело Димитрия за город и закопал в поле. Но и там не нашло оно еще вечного успокоения: среди всевозможных смутных слухов ходивших в возбужденном народе, особенно упорно повторялась басня о том, будто бы на могиле еретика-самозванца в ночную пору видны адские огни, слышна бесовская музыка.

И вот, уже спустя неделю, могила его была вновь разрыта, истлевающее тело всенародно сожжено на костре, а пеплом его заряжена пушка. И, вместе с пороховым дымом, развеяло ветром прах венценосного несчастливца перед теми самыми воротами, в которые он менее года назад совершал свое торжественное вшествие в Москву...

Заключение

Рассказ наш окончен. Главный герой его, князь Михайло Курбский, правда, несмотря на тяжкие увечья, причиненные ему в застенке, не только пережил все Смутное время до воцарения рода Романовых, но дожил и до "тишайшего" царя Алексея Михайловича; тем не менее жизнь его была скорее уже прозябанием: он навсегда остался немощным калекой. Трое близких людей старались по возможности облегчить его жалкое существование: во-первых, разумеется, жена его, княгиня Марья Гордеевна, окружавшая своего, страдальца Мишу всякими удобствами и отстранявшая от него все мелочные заботы; потом безотлучный слуга, Петрусь, величавшийся уже Петром Елисеичем или и просто Елисеичем и никому не уступавший своей привилегии -- возить его в катальном кресле; наконец, домашний врач Эразм Бенский, не устававший развлекать своего пациента шахматной игрой и беседами о "старых временах". Нередко, конечно, беседы эти вращались около безвременно погибшего царя Димитрия, которого Курбский не переставал жалеть. Называл он его, впрочем, обыкновенно не царем, а "своим царевичем". Когда Венский выразил ему как-то по этому поводу свое недоумение, Курбский, помолчав, отвечал, что полюбил он покойного еще в светлом образе царевича...

-- И не пощадили себя потом из-за него, как бы из-за настоящего же царевича? -- досказал Венский.

-- Пожалуй, что и так.

-- А как в царе вы в нем изверились? Да, чересчур уж высоко он залетел! Зато и упал тем ниже...

Говорить о бывшей царице Марине в доме Курбских вообще избегали, особенно с тех пор, что она не погнушалась признать своим мужем второго Лжедимитрия, "Тушинского вора". Но, спустя много лет, им пришлось снова вспомнить о ней и ее первом муже, когда забредший в Марусино слепец-гусляр пропел им былевую песнь "про вора Гришку-Расстрижку Отрепьева и про жену его, меньшую дочь Юрья пана Сендомирского, душеньку Маринку дочь Юрьевну". Много дней, недель и месяцев, как певец ушел уже из Марусина, а в ушах у супругов Курбских все еще звучали заключительные стихи новейшей былины народной:

"...Как тут Гришка-Расстрижка Отрепьев сын

Заглянул в окно косящато:

Обступила сила кругом вокруг,

Несметная сила с копьями.

Берет он книжку волшебную.

Волхвует Гришка Отрепьев сын,

Думает он умом своим царским:

"Поделаю крыльица дьявольски,

Улечу теперь я дьяволом".

Не поспел Гришка сделать крыльицев,

Навалила вся сила с копьями.

Видит Гришка беду неминучую,

Скоро скочит в окошко косящато --

Да о каменья убился до смерти.

Только-то Гришка царем бывал.

Только-то Гришка и царствовал!

А та душенька Маринка дочь Юрьевна

Обернулась из окошка сорокою, --

Только-то Маринку и видели!"

Впервые опубликовано: Санкт-Петербург: кн. маг. П. В. Луковникова, 1903.