Врата Рима

Когда вечер перешел в ночь, они нетерпеливо соединились, а потом — еще раз, игриво и радостно. В ее комнате не было свеч, но глаза Александрии сияли, а темно-золотые руки и ноги словно светились в темноте, когда она двигалась под ним.

Гай проснулся до рассвета и увидел, что она смотрит ему в лицо.

— Это был мой первый раз, — тихо сказал он. В душе он понимал, что лучше не спрашивать, но не спросить не мог. — А твой?

Она улыбнулась, хотя ее улыбка была грустной.

— Хотела бы я, чтобы так было! — ответила она. — Правда хотела бы.

— А ты… с Марком?

Александрия шире открыла глаза. Неужели он настолько наивен и не понимает, что ее оскорбил?

— О, я бы не против, — огрызнулась она, — только он не просил.

— Извини, — покраснел Гай, — я не имел в виду…

— А он сказал, что это было? — с напором спросила Александрия.

Гай, стараясь сохранить невозмутимость, ответил:

— Да, боюсь, он этим хвастался.

— В следующий раз, когда увижу его, дам кинжалом в глаз. Боги! — сердито воскликнула Александрия и начала одеваться.

Гай с серьезным видом кивнул, хотя его очень веселила мысль о Марке, который однажды вернется, ничего не подозревая.

Они поспешно оделись: оба не хотели, чтобы кто-то заметил, как он выходит из ее комнаты до рассвета. Александрия вышла из крыла рабов вместе с Гаем. Они сели на скамью в саду под теплым ночным ветерком.

— Когда я смогу снова тебя увидеть? — тихо спросил Гай.

Александрия отвела взгляд, и ему показалось, что она не хочет отвечать. Его сердце упало.

— Гай… Я была счастлива каждый миг этой ночи: так приятно касаться тебя, чувствовать вкус твоей кожи… Но ты женишься на дочери Рима. Разве ты не знал, что я не римлянка? Моя мать была из Карфагена. Ее забрали в рабство ребенком и сделали проституткой. Я родилась поздно, и после меня она так и не оправилась.

— Я тебя люблю, — сказал Гай.

Он знал, что сейчас это правда, и надеялся, что этого достаточно. Он хотел как-то показать Александрии, что ночь с ней значит для него больше, чем просто удовольствие.

Александрия лишь слегка покачала головой.

— Если любишь, позволь мне остаться в доме Мария. Я умею делать украшения и когда-нибудь сделаю столько, что смогу выкупить себя. Здесь я смогу добиться такого счастья, какого никогда не увижу, если позволю себе любить тебя. Да, я могла бы тебя любить, но ты станешь солдатом и уедешь, а мне пришлось бы смотреть на твою жену и детей и кивать им на улице. Не делай меня своей шлюхой, Гай. Я видела такую жизнь и не хочу ее. Не заставляй меня жалеть о прошлой ночи. Я не хочу жалеть о таких прекрасных часах.

— Я бы мог тебя освободить, — с обидой прошептал Гай.

Все вокруг словно потеряло смысл.

Глаза Александрии сверкнули от гнева, но она быстро подавила его.

— Нет! О, ты мог бы переступить через мою гордость и подписать мое освобождение по римскому закону, но я бы заслужила его в твоей постели. Гай, теперь я поняла, что и так свободна в том, что действительно важно. Чтобы стать свободной по закону, я должна честно работать и выкупить себя. Тогда я буду принадлежать самой себе. Сегодня я познакомилась с человеком, который назвал себя честным и гордым. У меня тоже есть честность и гордость, Гай, и я не хочу их терять. Я тебя не забуду. Приходи ко мне в гости через двадцать лет, и я подарю тебе золотой кулон, сделанный с любовью.

— Приду.

Он наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом поднялся и ушел из ароматного сада.

Гай бродил по улицам города, пока не заблудился и не устал настолько, что все его чувства онемели.

ГЛАВА 23

При свете взошедшей луны Марий хмуро мерил центуриона взглядом.

— У тебя был четкий приказ. Почему ты его не выполнил?

Тот, немного запинаясь, ответил:

— Консул, я предположил, что это ошибка!

Центурион побледнел. Он знал, что его теперь ждет. Солдат не посылает гонцов, чтобы ставить под вопрос приказы, а подчиняется. Но этот приказ был чистым безумством!

— Тебе было приказано рассмотреть тактику боя с римским легионом. А именно: найти способы убрать их преимущество большой подвижности за стенами города. Что здесь непонятно?

Легионер побледнел еще больше, понимая, как под мрачным взглядом Мария исчезают его пенсия и ранг.

— Я… Никто не думает, что Сулла нападет на Рим. Никто еще не нападал на город…

Марий его прервал:

— Ты разжалован в рядовые. Пришли ко мне Октавия, твоего заместителя. Он займет твое место.

Что-то внутри легионера оборвалось. Ему было больше сорока, и продвижения по службе больше не видать.

— Господин, если они все же придут, я бы хотел встать в первых рядах и встретить их там.

— Чтобы искупить свою вину? — спросил Марий.

Тот слабо кивнул.

— Позволяю. Твое лицо они увидят первым. А они придут, и не как овцы, а как волки.

Марий проводил взглядом поникшего солдата и покачал головой. Многие с трудом могли поверить, что Сулла выступит против их возлюбленного города; Марий же ни секунды в этом не сомневался. Из ежедневных донесений он знал, что Сулла сломал хребет армиям бунтовщика Митридата и сжег дотла добрую половину Греции. Не прошло и года, как он возвращается в Рим героем. Люди простят ему все. При таком положении дел он не станет оставлять легион в поле или в соседнем городе, не проберется со своими дружками в сенат тайком. На это Марий и рассчитывал. При всей своей ненависти он понимал, что Сулла — талантливый полководец, и не сомневался, что тот одержит победу и вернется.

— Теперь город мой, — хрипло пробормотал он, оглядываясь вокруг себя и видя солдат, которые сооружали защитные валы над тяжелыми воротами.

Куда это подевался его племянник? Марий рассеянно подумал, что в последние недели редко видит Гая. Он устало потер переносицу. Марий понимал, что слишком себя изматывает. Он недосыпал уже год: организовывал линии поставки, вооружал людей и планировал защиту под осадой. Рим снова стал городом-крепостью, в его защите не осталось слабины. Марий был уверен, что город выстоит и войско Суллы разобьется о стены.

Он очень тщательно подбирал центурионов, поэтому сегодняшняя потеря одного из них его раздражала. Все центурионы получили свое назначение за гибкий ум, умение отвечать на новые ситуации и готовность к такому моменту, как сейчас, когда величайший город мира собирался встать лицом к лицу со своими собственными детьми — и уничтожить их.

Гай был пьян. Он стоял на краю балкона с полным кубком вина, пытаясь свести глаза в одну точку. Под ним в саду журчал фонтан, и ему захотелось пойти и погрузить голову в воду. Ночь не была холодной.

Гай вошел обратно в дом, и его снова оглушила смесь музыки, смеха и пьяных криков. Было уже после полуночи, и трезвых не осталось. На стенах мигали масляные лампы, заливая уютным светом молодых прожигателей жизни. Рабы уже много часов подряд наполняли выпитые кубки.

За Гая зацепилась проходившая мимо женщина. Она с хихиканьем закинула ему руку на плечо, и он пролил красное вино на кремово-мраморный пол. Женщина положила свободную руку Гая себе на обнаженную грудь и прижалась губами к его губам.

Когда он оторвался от нее, чтобы перевести дух, женщина забрала его кубок и осушила одним глотком. Бросив кубок за плечо, она засунула руку в складки его тоги и стала умело ласкать его. Гай снова поцеловал ее и попятился под весом пьяного тела, пока его спина не прижалась к прохладной колонне рядом с балконом.

Гости ничего не замечали. Многие уже разделись, бассейн посредине зала кишел скользкими телами. Хозяин приказал привести девушек-рабынь, и пьянство сочеталось с развратом так долго, что все уже были согласны на все.

Гай застонал, когда незнакомка открыла рот и взяла его губами, и сделал знак проходящему рабу принести еще вина. Он пролил несколько капель на свою обнаженную грудь и смотрел, как струйки стекают ко рту женщины, а потом рассеянно втер вино пальцами в ее мягкие губы.