Расплата

Рассказывая Деревянко о своей неудаче, Венделовский готовился к громоподобному разносу, крикам и угрозам, но неожиданно его доклад вызвал у начальника издевательскую ухмылку:

— Чего-то растерял ты свою квалификацию в Испании, товарищ Лопес. Во Франции у тебя лучше получалось. А может, сам помог Шинкаренко сбежать, может, по Парижу были знакомы?

— Как вам могло такое в голову прийти, товарищ начальник? Вы серьезно?

— Да нет, шучу, конечно. — Деревянко ощерился, но улыбка получилась злобной. — Начинаешь с неудачи, так и запишем... Посмотрим, как дальше дело пойдет...

К огромной радости Венделовского, Деревянко не привлекал его больше к выполнению подобных «спецзаданий».

Посетовав на то, что в его группе маловато русских, «все больше какой-то пестрый интернационал», Деревянко не мешал выполнять простые боевые задания.

Кончился для Венделовского этот незримый фронт — маскировки, «легенды», вечное ощущение тревоги и скрытой опасности.

Товарищам было все известно про него. «Русский из Москвы» — испанское имя было лишь паролем, не более. Притворяться испанцем ему не было нужды. И это было самым прекраслым — можно было быть самим собой.

Боевые задания следовали одно за другим. Команда из штаба требовала подорвать каменный мост через реку Тахо. На это ушло четыре дня. Потом они минировали дорогу, чтобы задержать продвижение колонны танков, орудий и грузовиков с марокканской пехотой. Два дня защищали небольшую высотку от фашистского отряда. Фашисты лезли со всех сторон по склонам, как большие муравьи, голые по пояс, кричали дотемна пьяными голосами: «Вина, фаланхе эспаньола!» Еле отбились от них гранатами. Двое погибли. Их тела тащили за собой в деревушку, куда спустились после боя. Опасались, что встретят фалангистов, с которыми сражались вчера, но застали свежее подкрепление и общее веселье. Оно угасло ненадолго, пока хоронили товарищей, потом вспыхнуло снова. За двое суток проголодались, ели с аппетитом омлет с сыром, свежий хлеб. Тут разыскал его Пабло — Павел Кораблев, сообщил: «Ему передали, что восточнее Сарагосы тяжело ранен полковник Хименес. Он оказался русским. В полевом госпитале старался что-то объяснить врачам по-русски, но никто не мог его понять. Тебя требуют в штаб Доминико. Поедешь в Сарагосу».

Кто такой Хименес, Альберту Николаевичу было известно. В Париже им не доводилось встречаться: полковник Гнилоедский, в прошлом офицер-артиллерист врангелевской армии, прошел весь путь русского эмигранта: Крым, Турция, Париж. Там он стал простым рабочим и, вращаясь в совершенно новой для себя среде, многое понял. Он стал коммунистом, а фашизм отвергал категорически. Одним из первых в числе французов, отправившихся на помощь республиканской Испании, он приехал в Мадрид. Начал воевать в батальоне «Чапаев», потом был переведен в штаб, стал членом военного совета Арагонского фронта, командующим артиллерией.

Но штабная работа не слишком привлекала его. Он хотел воевать с оружием в руках, рядом с товарищами. Смертельную рану он получил, когда пошел в разведку с группой бойцов.

Венделовский познакомился с ним в штабе Арагонского фронта. Узнав, что оба они русские, вначале обрадовались, потом коротко рассказав о себе, огорчились: оказывается, до Испании они были по разную сторону баррикад. Но время и общее дело подружили их: сейчас они были единомышленниками, у них был общий враг.

...Венделовский раздобыл старый «бьюик» и помчался в сторону Сарагосы искать неведомый полевой госпиталь и тяжело раненного Хименеса. Он добрался вовремя. Успел. Перебинтованный так, что на лице видны были только глаза, он лежал на спине, дышал тяжело, со всхлипами. Когда Альберт наклонился над ним, глаза Хименеса наполнились слезами:

— Бог послал мне тебя, друг, в последнюю минуту. Хорошо, что русский человек рядом со мной...

— Мы еще повоюем, — пытался подбодрить умирающего Альберт. — Поправишься...

— Да нет, умираю, — тихо проговорил полковник Хименес. — Я знаю это. Жалею об одном, так и не увидел Россию. А думал, что после победы вернусь домой, что пустят меня. — Он замолчал, затих. Альберт долго стоял рядом, надеялся, что Хименес скажет еще что-нибудь. Но сознание к нему не возвращалось...

Хименеса хоронила вся Сарагоса. За гробом шли представители правительства, армии, всех политических партий. И Альберт шел за гробом. Он не сразу обратил внимание на то, что с двух сторон к нему присоединились двое незнакомых молодых людей, которые некоторое время шли рядом. У ворот кладбища они плечами придержали его, сжали запястья так, что Венделовский не успел выхватить пистолет, и оттеснили из толпы, к машине, стоявшей неподалеку от кладбищенских ворот.

— В чем дело? Кто вы? — пытался вырваться Венделовский.

— Тихо, не шуми. — Русская речь немного успокоила Альберта: свои, разберутся.

— Ты арестован. Поедешь с нами...

Его привезли к какому-то заброшенному зданию, втолкнули в подвал.

— Сообщите товарищу Деревянко, — кричал он вслед уходившим. — Объясните, в чем дело.

Арестовавшие его даже не обернулись на крик. Он остался в темноте.

Двое суток он просидел в мокром каменном мешке. Еды не давали, да он и не мог бы есть все равно. Только мучила жажда, все пересохло во рту и горле. Но когда принесли миску теплой вонючей воды, он даже не смог ее проглотить, только подержал во рту и выплюнул...

Он не мог понять, что случилось. Почему не появляется Деревянко, он не может не знать о его аресте. Ведь ему был известен каждый шаг Венделовского, каждая его боевая операция.

И вдруг четкое, ясное понимание того, что случилось, озарило его: арест произведен с ведома Деревянко, по его приказу. Но почему? Ведь он не отступал от инструкций шефа ни на шаг.

Он начал готовиться к разговору с Иваном Матвеевичем. Где-то теплилась надежда, что он сможет объяснить все и тем самым снимет с себя хоть часть вины. Вины — какой? Которая была? Или это такое стечение обстоятельств? Принимать или отрицать эту неведомую ему вину, — вот о чем думал Венделовский в подвале. Он ослабел и уже стал забывать, сколько дней он просидел тут взаперти. Теперь ему хотелось одного: как можно скорее увидеть Деревянко и услышать, в чем его обвиняют.

Наконец приходит час, когда молчаливый, плохо различимый в темноте стражник рывком поднимает Альберта с пола, где он сидит, прислонясь к стене, и ведет куда-то, подталкивая в спину дулом револьвера.

Они подымаются по какой-то узкой темной лестнице, идут по длинному коридору, останавливаются у тяжелой двери. Альберта вталкивают в комнату.

— С приездом, — слышит он знакомый голос.

Ярко горят в комнате две люстры. Венделовский жмурится от света, прикрывает локтем глаза.

— Ничего, ничего, будьте как дома, «коменданте» Лопес, — издевательски смеется Деревянко и насмешливо смотрит на Альберта. — Что, не понравилось у нас? Извини, это, конечно, не Париж...

Иван Матвеевич сидит в своей любимой позе — в большом кресле за столом. Рядом на маленьком столике пишущая машинка, может быть, место машинистки. А может, и самого Деревянко, его же повсюду принимали за журналиста и небольшие его репортаж г и интервью то и дело появлялись не только в испанских, но и в европейских газетах.

У двери — стул, на который усадили Венделовского. Охранник вышел. Деревянко замолчал, принялся за разборку бумаг и почты на столе. Открыл и осмотрел машинку. Проверил, работает ли лампочка на гибкой ножке под стеклянным абажуром. Достал из планшетки еще какие-то документы, веером разложил в центре стола. Удовлетворенно опять сел в кресло, глубоко погрузился в него — из-за столешницы виднелась лишь голова,, покатый, блестящий череп. Сиял телефонную трубку, отдал несколько распоряжений. И сразу вошли двое в синих комбинезонах и черных беретах, надвинутых на глаза, стали слева и справа от Альберта, за ними вошел молодой человек, чернявый и красивый, с тонкой, но густой ниточкой усов над верхней губой. Принес сафьяновую кожаную папку, раскрыл ее автоматически, стал быстро перебирать пальцами бумаги, не спуская услужливых глаз с начальника.