Расплата

Вот именно это предсказание и вспомнилось Шабролю.

— Похоже, прав был наш начальник. Как он, отвечай же...

— Видел я его незадолго до отъезда. Встретились в архиве НКВД. Он очень изменился, похудел, осунулся. Нес толстую пачку старых газет. Оказывается, пишет книгу о первых годах ВЧК. Я хотел попросить его помочь Гошо Цветкову. Ведь он арестован. Я не сказал еще тебе.

Шаброль опустил голову, сказал с мукой:

— Я поверить не могу. Гошо, это же святой человек, чистый, как стекло. За что?

— Ну, об этом вообще теперь не спрашивают. И даже Артузову на это не ответить. Я просил его помочь, а он только макнул рукой, повернулся — «ничего не могу теперь сделать, мол», — и пошел от меня. Сутулый, поникший, на себя непохожий.

— Ну, а Гошо? Мы ведь виделись тогда все вместе в Карловых Варах. Он оставался в Праге?

— Недолго, как и я. Нас вместе отозвали в Москву. Он обрадовался даже, что его сняли с оперативной работы и направили в Коминтерн. Был доволен, шутил: «Наконец, увижу жену и узнаю, не забыла ли она болгарскую кухню. И Стояна обниму, он уже большой стал». Он с семьей жил в доме Коминтерна — отеле «Люкс». Я ведь рассказывал тебе об этом. Сталин давно не верил коминтерновцам. Он считал их всех социал-демократами, сползавшими к фашизму. Потом он высказывался проще: все они «социал-фашисты». Все! Потом начались поиски «врагов народа». Удары были нанесены по активу Коминтерна в Москве, по тем, кто кинулся искать в СССР политического убежища, по молодежи. Затем удар незаметно перенесли на руководителей зарубежных компартий. Были арестованы немцы, члены руководства югославской партии, Бела Кун из венгерской. И поляки, и болгары — все оказались предателями.

— Стой! — вскричал Шаброль. — Что же им инкриминировали?

— Троцкизм и антисоветизм.

— Гошо исчез после ареста Христиана Раковского. А может, и до. Люди просто исчезают средь бела дня, Роллан. Десятки, сотни людей. Берут даже стариков и детей. И сажают жен.

— А ты? Что сделал ты, чтобы спасти друга?

— Мне оставалось штурмовать Лубянку?

— Да, штурмовать!

— Я сделал другое. Я написал письмо. Сначала наркому, потом Сталину. Оба остались без ответа. А мне... предложили написать рапорт на Испанию. Вот и все. А что касается Цветкова... он во всем признался. Да, он — троцкист, которому было дано задание проникнуть в нашу закордонную разведку и развалить ее изнутри.

— Поверить невозможно! Его заставили. Я бы покончил с собой...

— И это не ново. К такому легкому способу уйти от следствия прибегают многие.

— Пытают?

— После убийства Кирова по личному указанию Сталина была принята секретная инструкция о допустимости применения любых методов следствия. Даже по отношению к детям «врагов народа». Вот до чего мы докатились. Так что подрывник в Испании — это замечательный выход. Знаешь, что будешь убивать фашистов, настоящих врагов. Я доволен и тебе желаю такую же ясную и простую работу. А в хитросплетениях нашего ведомства я теперь уже разобраться не могу.

Они проговорили всю ночь. Лишь когда за окнами вагона показались окрестности Бордо, Шаброль ушел в свое купе.

Они расстались, уверенные в том, что в Испании обязательно встретятся. Ведь оба подчинялись одному человеку, стало быть, работать будут в одной связке. Но судьба распорядилась иначе. Это было их последнее свидание.

2

Солнце стояло в зените и безжалостно прокаливало скалистую каменистую долинку. Разбитый грузовичок «шевроле» тянул за собой густой и длинный пылевой шлейф. Он какое-то время поднимался и стоял высоко над дорогой, а потом медленно оседал на низкую траву и чахлые серые кусты на холмах. Тонкой коркой пыли было покрыто и все в кузове грузовичка — люди, оружие, тючки с одеждой, завязанные узлами совсем по-русски, патронные ящики.

Венделовский полулежал спиной к кабине, облокотившись на тючок. Он не спал несколько ночей, мучился, не мог заснуть из-за солнца, жары, пыли. В кузове с ним ехали те, кто уцелел после последней операции. Их осталось немного. А впереди была опять опасная боевая работа: они должны были завалить дорогу обломками утеса, нависшего над ней. По этой дороге должен был пройти отряд фашистов. Им готовилась засада.

Альберт смотрел в высокое голубое небо. Пустое и бездонное, без краев и хотя бы одного облачка, на котором можно было задержать взгляд. Вендел овс ком у начинало казаться, их накрыли прозрачной голубой шалью и «шевроле» стоит на одном месте, если бы не звуки перегревшегося старого мотора и облака пыли, то и дело обгоняющие машину и словно старающиеся накрыть ее.

Альберт мучился от бессонницы уже много дней. Она пришла после операции на реке, когда его группа подбиралась к опорам моста, чтобы взорвать хоть одну. Их заметили и забросали гранатами. Венделовский был контужен. С той поры он не мог спать. И потом он нес на себе раненого Мигеля Кордону, ловкого динамитчика, веселого мало из Толедо. Его так и не удалось спасти. На его месте в грузовичке сидел сейчас могучий Хуан Эрнандес, портовый рабочий, всегда сумрачный и мало разговорчивый. Рядом с ним Хуан Гарсиа, Альфредо... Новые друзья, с кем он делит хлеб и фляжку вина. Почему-то они не так мучаются от жары, как он. Ох, это солнце!.. Пыль, лежащая на лице, как маска. Это убаюкивающее движение! Черт бы побрал эту Каталонию, Кастилью... Где они находятся, куда двинутся? Когда, наконец, придет сон? Надо заставить себя думать о другом. Считать, может быть? Сколько он в Испании? Месяц, второй, пятый. Скоро будет шестой, уже полгода! Альберт вспомнил дни своего приезда. Веселые, беспечные дни... Знакомства с новыми людьми, боевыми товарищам#. Солнце, тогда казавшееся ласковым и веселым. Уверенность в том, что рядом друзья, а те, с кем идет война, — враги, фашисты.

После суровой, сдержанной Москвы, пронизанной страхом и ожиданием беды, яркая нарядная Испания казалась иногда не реальностью, а какой-то театральной постановкой. Никто не носил строгого военного обмундирования. Генералы походили на рядовых, рядовые обожали увешивать себя оружием, надевать немыслимые, неизвестно какой армии принадлежащие мундиры, широкие разноцветные шаровары, высокие, до колен, сапоги. На головах красовались вместе с цветами армейские кепи, панамы, допотопные треуголки времен Наполеона. У одного вместо шапки — тропический пробковый шлем, у другого — стальная каска. Чаще всего головы украшали лишь яркие, пестрые платки, повязанные по-матадорски. Все эти люди были мало похожи на идейных, закаленных бойцов против фашизма; казалось, что была разномастная веселая вольница, взявшаяся за оружие, чтобы громче и убедительней заявить о себе.

И то, что в Москве по газетам и сводкам казалось суровой схваткой, где четко была проведена граница между республиканцами и фашистами, на месте оказалось зачастую полной неразберихой. Линии фронта не было. Война шла за деревню, за мост, за лесной холм. То тут, то там возникала короткая, яростная перестрелка; где свои, где чужие разобраться было трудно. Народный фронт, разваленный борьбой партий и групп, продолжал круглосуточно митинговать, разбирая солдат из близлежащих частей и населенных пунктов, выделяя самых ‘ горячих ораторов. Анархисты во всем обвиняли коммунистов, призывали к неподчинению любой власти. Ораторы-коммунисты звали к единению. Один митинг сливался с другим. Участники братались с видимым удовольствием. Потом сами себя посылали в разведку, возвращались с трофеями.

В городке, куда приехал Венделовский и несколько русских из его команды, царило общее приподнятое настроение, как и повсюду. Разгуливали вооруженные люди. Возле каждой кофейни собирались толпы. Слышались крики, брань, аплодисменты. Тут же у кафе строили планы скорейшего разгрома мятежников. Группы учились разбирать пулемет, кидать гранаты, стреляли по мишеням из своих винтовок. Какая-то группа уходила в разведку... Не сразу нашел он штаб. Он зашел в костел — там было пусто и прохладно, гулко отдавались звуки шагов. Штаб был рядом, в большом трактире. Похоже, он никем не охранялся и не имел личной связи.