Царь Иоанн Грозный

Слепой старик досказал тихим, дрожащим голосом свою сказку. На его счастье Иоанн заснул, и слепой, перекрестясь, вышел из государевой почивальни.

ГЛАВА XII

Заступник Пскова

Клевета готовила страшное бедствие Новгороду и Пскову. Ложная грамота, будто бы от имени новгородского владыки к Сигизмунду Августу, подброшенная злоумышленниками, подвигла Иоанна, кипевшего гневом и подозрениями, разрушить до основания гнездо мнимого мятежа. Грозный двинулся с воинством, но поход его должен был оставаться тайною, пока не появится царь перед вратами виновных. Идущие и ехавшие навстречу его ополчению обречены были смерти; селения и города были опустошены в пути его. Тогда-то любимец его, Малюта Скуратов, явился в Отрочь монастырь принять благословение страдальца Филиппа и, выбежав из кельи, сказал инокам, что Филипп задохся от жара.

Страшное полчище, оставляя за собою гибель и опустошение, как туча, остановилось у Волхова. Разгром новгородский продолжался шесть недель. Каждый день казался днём страшного суда; воины Иоанна захватывали всех, кого могли; влекли старцев, жён и детей без разбора пред лицо судьи, столь же немилостивого к невинным, как и к виновным. Он стоял, окружённый опричниками, среди моста над Волховом; на его глазах пробивали застывающий лёд реки и, связывая матерей с младенцами и отцов с сыновьями, бросали с высокого моста в холодную глубину. Страшные стоны слышал Иоанн; алою кровью обрызган был снег на окраинах прорубей; несчастные жертвы бились и, отражаемые баграми, исчезали под ледяною корою реки.

Наконец прекратилась кара над Новгородом. Иоанн, проезжая по улицам, не встречал жителей, которые и не смели показываться на пути его.

Жребий Новгорода готовился и Пскову; граждане бродили, как тени, по улицам; все ожидали смертного приговора.

Иоанн остановился в Никольском монастыре на Любатове, в пяти вёрстах от города. Опричники уже острили свои мечи; не время было медлить тем, которые желали спасения; все граждане собирались перед домом псковского наместника, доброго боярина Токмакова, прося заступления. Но кто мог быть заступником перед грозным Иоанном? С сокрушённым сердцем слушал наместник мольбы их, но ничего более не сказал им, лишь только чтобы они сами себе были заступниками, встретили бы царя с хлебом и солью, чтоб каждый бил ему челом перед своими воротами, чтоб везде по улицам накрыты были столы для его воинов и чтоб смотрели они на несущих им казнь, как на желанных гостей, благодетелей жданных.

В сенях наместникова дома граждане увидели сидящего Николу Салоса, бросились к нему, окружили его со всех сторон; одни орошали слезами его руки, другие целовали его рубище, прижимая к сердцу вериги его.

   — Худо, — сказал им Никола, — боялись вы не Бога, а посадника, не совести, а наместника!

   — Спаси, спаси нас! — взывали старцы. Матери полагали пред ним детей своих. — Помолись, заступи для невинных младенцев, — кричали они, простирая к нему руки.

Слёзы блеснули в очах Николы, он взял одного из младенцев, благословил его, поцеловал и, подняв высоко, громко сказал:

   — Есть Бог Спаситель, есть Господь заступник! Его молите, он Него ждите покрова.

И граждане, ободрённые одним словом юродивого, кланялись ему в землю, лобызали ноги его, и трудно было старцу пройти с крыльца сквозь толпу их.

На другой день, с рассветом, Псков огласился колокольным звоном из края в край города, как будто в радостнейший день. Никого не осталось в домах; все выбежали к воротам, окружая длинные столы, накрытые чистыми скатертями, уставленные праздничными яствами, украшенные, чем кто мог и как кто придумал. Все ожидали одного; сердца всех трепетали прежде, нежели появился он. Иоанн ехал на аргамаке, чёрном как ночь, блестящий царским великолепием, но сурово опустив голову и только по временам взглядывая на обе стороны; взоры его казались молниями для предстоящих, но он видел не то, чего ожидал — никто не бежал от лица его; все преклонились перед ним, все называли его милосердным отцом-государем, как бы радуясь его пришествию; даже младенцы, сложив ручонки свои, кланялись в землю и, наученные матерями, лепетали с детской невинностью: «Отец-государь, будь над нами воля твоя!»

Грозный смягчился. Одним словом, он мог изречь смертный приговор всем сим живым существам, прославляющим его милосердие; но, казалось, остановился в намерении и обдумывал жребий Пскова.

Он не пошёл в палаты наместника, ожидавшего его пришествия, но вздумал оказать эту честь Николе Салосу, которого желал видеть, наслышавшись о его странной жизни и уважая в нём святость добродетелей, прославивших его имя. Он ожидал его встретить в толпе народа, но, не замечая его, повелел проводить себя в жилище Салоса.

   — Государь! — отвечал ему наместник. — Никола юродивый не имеет постоянного жилища; прежде проводил он целые дни под открытым небом на куче соломы или хвороста, а теперь проживает в пустой келье Знаменского монастыря, где избрал для себя пристанище, прислуживая юному отроку, приведённому им в монастырь.

   — Хочу видеть Салоса, — сказал Иоанн и в сопровождении наместника и знатнейших сановников отправился посетить убогую келью юродивого старца. Сойдя с аргамака перед вратами обители, Иоанн взял у юного рынды хрустальный посох и, опираясь на него, вошёл в святые ворота, но здесь уже ожидал его Никола, держа в руках кусок окровавленного мяса, и поднёс Иоанну с низким поклоном. Грозный царь изменился в лице.

   — Я сырого мяса не ем, — сказал он юродивому.

Салос, бросив свой дар, взял хлеб у юного отрока, стоящего возле него, и, подавая Иоанну, сказал:

   — Иванушка, Иванушка, покушай хлеба и соли, а не христианской крови!

Если бы в эту минуту лицо Салоса не выражало святого чувства, если бы в голосе его не было твёрдости праведника, ничто, казалось, не спасло бы его от Иоаннова гнева, но царь видел в нём необыкновенного человека, во взгляде его — прозорливость, в словах его — предвещание. Он скрепил порыв гнева и, милостиво подав Салосу руку, сказал:

   — Веди меня в келью свою, не отказываюсь от твоего хлеба и соли, не хочу проливать крови христианской.

Войдя в тесную келью, Иоанн увидел набросанную в углу солому, служившую постелью Салосу. На стенах ничего не было видно, кроме старинной иконы Спасителя. Она украшена была вербами, а с другой стороны кельи виден был деревянный примост, занавешанный пологом; возле него стоял простой дубовый стол, на котором два глиняных сосуда служили для трапезы, а рукописная, обветшалая псалтырь — для вседневных молитв.

Иоанн, сев на скамью, спросил Салоса, для чего он держит при себе отрока?

   — Хочу наглядеться на него! — отвечал Никола. — Детство его мирно, он тих, как младенец, а кто не будет подобен младенцам, не войдёт в царствие Божие. Не припомнишь ли, государь, кто сказал это? У меня «слабая память.

Между тем Иоанн внимательно смотрел на отрока; черты лица его казались ему знакомы, и чем более царь глядел на него, тем грознее становилось лицо Иоанна.

   — Скажи твоё имя! — спросил он отрока.

Юрий хотел отвечать, но юродивый предупредил его.

   — Сын земли, — сказал Никола, — пред твоим величеством, которое некогда будет перстью земной.

   — Малюта, — спросил царь, обратясь к любимцу своему Скуратову, — на кого походит сей отрок?

   — Если верить глазам, государь, он совершенно походит на твоего изменника Курбского.

   — Я давно ищу сына Курбского, — сказал Иоанн. — Малюта, что, если зверь на ловца бежит?

   — Не давать ему бегу, — отвечал Малюта.

   — Не далёк и твой бег! — сказал Салос. — Превозносишься ты, Малюта, и падёшь, как Иванушкин конь. И вы, — продолжал Салос, обратясь к другим царедворцам, — веселитесь за трапезой царской, а не знаете, что для многих из вас и дерево на гроб уже срублено.

   — Кто отец твой? — спросил Иоанн Юрия.

   — Бог милосердый! — сказал Салос.