Парижские письма виконта де Лоне

Огюст Пюжен. Пассаж Кольбера.

Огюст Пюжен. Пассаж Сомона.

Мечта Сганареля не исполнилась и по сей день. С тех пор законы принимались против очень многих вещей — против газет и против уличных глашатаев, против ассоциаций и против поддельного табака; был принят закон, упраздняющий карточную игру и лотереи [353]; но до закона против кокеток дело не дошло. Никто и никогда не пытался упразднить кокетство законодательно. Министерства, правившие Францией до сегодняшнего дня (эта фраза принадлежит не нам, мы заимствуем ее из газет «Конститюсьонель», «Журналь де Деба», «Насьональ», «Французский вестник», а также из еще 99 политических брошюр и статей), так вот, министерства, правившие Францией до сегодняшнего дня, не нашли в себе сил совершить эту реформу, интересующую избирателей гораздо больше, чем принято думать; они капитулировали перед сложностью задачи; выкажет ли нынешнее министерство больше отваги? Мы не осмеливаемся давать ему советы; однако если верить тому, что рассказывают о женском влиянии на коалицию, министерство это выиграло бы от подобного государственного переворота больше, чем любое другое [354].

Ну вот! Дети вернулись в город и начали возню; шум стоит чудовищный — сам себя не слышишь. Как они кричат; как они пихаются, эти дьяволята, как дерутся! вы только посмотрите! Разговаривать в этой обстановке невозможно; невозможно ни петь, ни декламировать стихи, ни рассказать даже самую коротенькую историю. Пока детей не было, можно было чем-то развлечься, но что делать теперь? Ни минуты покоя: с ними надо постоянно заниматься, за ними надо постоянно приглядывать; отвернешься на секунду, а они уже что-нибудь сломали! Дети в этом возрасте все такие буйные, их невинные игры так опасны! Дети пяти-шести лет тоже не ангелы, но их забавы сравнительно безобидны; сломанный стул или стол легко починить; другое дело сорванцы лет сорока-пятидесяти; когда за дело берутся они, жди беды; мебель, которую ломают они, так запросто не починишь. Впрочем, не важно! увидеть их вновь так приятно; они пополнели, поздоровели! каникулы явно пошли им на пользу; как приятно будет это зрелище их матушке! Они не красавцы, не отличаются трудолюбием и не блещут умом, но зато они прекрасно себя чувствуют. Ступайте, мои маленькие друзья, живите в свое удовольствие; если вы будете умниками, каждому из вас подарят к новому году хорошенький портфельчик; только смотрите, не теряйте его — нового вам никто не даст! [355]

Странная у нас эпоха!.. юные старики существуют рядом со старыми детьми! холодные сердца — рядом со страстными умами; соперники заключают союзы, враги вступают в брак, эгоисты забывают себя, скупцы раскошеливаются, люди с разбитыми сердцами шутят без устали, миллионеры ходят пешком, а нищие просят милостыню верхом.

Неужели вы не видели этого старого калеку, который прогуливает свою нищету по Парижу на седле? его сопровождают два мальчугана; он молит жалобным голосом: «Помогите мне, сударь, я обезножел». Тут вы, идущий по тротуару, отступаете прямо в лужу и даете этому бедняге денег, чтобы он мог прокормить самого себя и своего коня, а все кругом смотрят на вас; ведь это очень странно — чтобы пешеход помогал всаднику; он милостиво принимает ваше подношение, не сходя с коня, снисходительно благодарит и отправляется на поиски следующей чувствительной души, следующего благодетеля, которого разжалобит и обдаст грязью. Этот несчастный вызывает V нас живейшее сочувствие, мы от души желаем ему удачи; больше того, мы советуем ему сделаться рассыльным: выполнять поручения верхом гораздо сподручнее, и он сможет разбогатеть куда быстрее, чем тот его собрат, что разъезжает со своей шарманкой в тильбюри; комиссионеры зарабатывают больше музыкантов. Говорят, что в Париже даже пешим рассыльным быть очень выгодно, что уж говорить о рассыльных конных! Но в таком случае наш нищий не будет иметь поэтического вида. О цивилизация, какими семимильными шагами ты идешь вперед! Может ли хваленая древность сравниться с нами? У Велизария был всего один друг [356], у Гомера — всего один посох. Пройдет время, и потомки наши скажут: каким великим народом были эти прославленные французы! мартышки у них одевались, как люди, а нищие ездили на лошадях.

Кстати о лошадях — впрочем, немножко иного сорта — мы наконец побывали в прославленном манеже, о котором идет так много разговоров [357]. И что же? — О, манеж поистине великолепен!.. это настоящий памятник архитектуры, это целый город. Там можно провести полгода безвылазно и не почувствовать скуки; там можно не только ездить верхом, но и наслаждаться многими другими радостями. Своды манежа так высоки и так гулки, что туда входишь с благоговением и говоришь только шепотом: это другая церковь, разве что с песчаным полом. Манеж окаймляет элегантная галерея, состоящая из множества хорошо отапливаемых и с величайшим изяществом обставленных салонов, откуда матери могут наблюдать за тем, как их сыновья и дочери берут уроки верховой езды; в этих же салонах юные наездницы переодеваются в обычное платье. За галереей располагаются салоны для беседы и для игры в вист, столовая, бильярдная, раздевалка, библиотека и мастерская художников; затем фехтовальный зал, салон для курящих, таинственный будуар, заставленный конскими скелетами, учеными трудами по ветеринарному искусству и руководствами по верховой езде; здесь ни в чем нет недостатка: ни в книгах, ни в рисунках и гравюрах, ни в статуэтках, ни в диковинах; это подлинное гиппологическое царство, которое не может не нравиться профессиональным лошадникам, но еще больше пользы принесет невежественным любителям: ведь конная наука, как и всякая другая: физика и медицина, политика и статистика — плодит своих знатоков. У спортсменов [358], этих элегантных мономанов, этих вздорных умников, свои претензии на ученость; педанты встречаются не только среди пеших, но и среди конных, так что наши юные денди должны радоваться прекрасной возможности в короткое время выучить несколько специальных терминов модной науки. Что может быть приятнее, чем щегольнуть в разговоре двумя десятками слов, которых не понимает никто из окружающих!

Лошади в этом храме гиппологии чувствуют себя не хуже людей: здесь говорят о конюшне на шестьдесят лошадей, как в других местах — о столе на шестьдесят персон; конюшни трехэтажные, а скоро обещают оборудовать еще и превосходные подземные стойла. Все для лошадей — и каких лошадей! Забудьте этих старых обманщиков, которые в прежние времена так любезно подставляли спину всякому, кто желал прокатиться на них по манежу; забудьте этих вероломных эгоистов, которые, желая набить себе цену, внушали вам самые ложные представления о характере им подобных и награждали вас одним-единственным умением — умением изящно свалиться с первой же настоящей лошади, на которую вы сядете; забудьте этих четвероногих сомнамбул, этих скакунов на колесиках, которые именуются в наши дни лошадями для манежа, а некогда именовались Росинантами. Сегодня от всего этого не осталось и следа; все переменилось самым решительным образом, и искусство верховой езды действительно сделалось искусством. Сегодня… то, что мы сейчас скажем, вас удивит, вам трудно будет нам поверить, но вы убедитесь, что мы говорим правду, — так вот, сегодня тот, кто берет уроки верховой езды, научается ездить верхом, что само по себе вещь неслыханная. Но и это еще не все, в манеже его научат также законам элегантности и правилам хорошего тона. Эта конюшня — заведение куда более фешенебельное, чем многие из наших салонов; общество здесь самое избранное; доступ сюда получают только люди и лошади хороших родов.