Дафна

— Никто из вас, мальчиков, никогда не понимал меня, — сказал Симингтон.

— Я не понимаю этого стихотворения, — сказал Дуглас, — как, впрочем, и того, почему не имеющие ни малейшего значения слова Брэнуэлла Бронте волнуют тебя больше, чем твои близкие.

— Не имеющие значения! — воскликнул Симингтон. — Ты еще увидишь, как много они значат, только подожди…

С тех пор Дуглас не давал о себе знать, другие сыновья тоже хранили молчание: пилот Колин летал по миру на своем самолете, Алан обретался в Уилтшире, Джим фермерствовал в Норфолке, а Дональд забрался аж в Новую Зеландию, — ни у кого из них не оставалось времени на отца… Так на что там жаловался Дуглас, этот вечный нытик? Ладно, хватит о них, говорил себе Симингтон, ему надо делать свою работу, он буквально завален работой, отвечая на бесконечные письма Дафны, которая, видно, полагает, что ему нечем больше заняться, кроме как ее вопросами о Брэнуэлле.

Ощущение, что с ним поступают несправедливо, крепло: с какой стати она решила, думал Симингтон, что он станет выполнять ее распоряжения только потому, что она знаменитая романистка, а тут вдобавок настоятельная потребность в деньгах, побудившая его продать Дафне еще одно стихотворение Брэнуэлла «На картину Ландсира» [33] в надежде, что она поймет намек, скрытый в начальных строках:

Симингтону и в самом деле, когда он перечитывал эту рукопись, прежде чем запечатать ее в конверт — гроб из коричневой бумаги, — и думал о Дафне, пришла вдруг в голову мрачная мысль, что в нем есть нечто общее с предметом стихотворения Брэнуэлла и послужившей источником его вдохновения картиной Ландсира «Собака, стоящая в сумерках на страже над могилой своего хозяина». Пусть Дафна слишком знаменита и величественна, чтобы испытывать подлинную привязанность к Брэнуэллу, он-то, Симингтон, всегда оставался тем, кто глубоко скорбел по нем, оплакивал его. Но вряд ли ему удастся помешать Дафне раскапывать кости Брэнуэлла (а именно это она, по-видимому, намеревается делать), корпеть над его рукописями в Британском музее и требовать новых от Симингтона.

Что касается манускриптов, позаимствованных им недавно из музея Бронте, он решил показать ей восемь страничек одного из них — записной книжки, относящейся к тому времени, когда Брэнуэлл служил клерком на железнодорожной станции «Луддендон-Фут». Впрочем, Симингтон не позволит Дафне изучать оригинал, а лишь факсимильное воспроизведение этой записной книжки, сделанное одной местной фирмой, выполнявшей для него подобную работу и раньше. То была странная смесь заметок о железнодорожных событиях, поэтических фрагментов и набросков. Симингтон готов предоставить Дафне репродукции этих зарисовок, но оригинал записной книжки будет держать у себя как можно дольше. Интересно провести сравнение с почерком Эмили в ее тетради стихов — для этого он должен вновь разыскать эту тетрадь, похороненную где-то среди его коробок и папок. Не надо беспокоиться, успокаивал он себя, она, конечно же, в целости и сохранности, пока он, как всегда, храня молчание, бдит над ней, словно верный пес с картины Ландсира.

Ньюлей-Гроув,

Хорсфорт,

Лидс.

Телефон: 2615 Хорсфорт

31 августа 1959

Уважаемая миссис Дюморье!

Всего несколько строк, чтобы известить Вас: конфликт печатников наконец-то улажен, и я прилагаю к письму факсимильные копии восьми страниц с зарисовками из луддендонской записной книжки Брэнуэлла, — возможно, они окажутся Вам полезными.

Вкладываю также оригиналы рукописей с тремя стихотворениями Брэнуэлла, которые, как мне хочется надеяться, позволят Вам намного опередить в гонке мисс Герин! Они принадлежат к моей частной коллекции и, как Вы понимаете, совершенно бесценны, но я надеюсь, что Вы согласитесь со мной: 100 фунтов — разумная цена за них. Уверен, они принесут Вам несомненную пользу.

Искренне Ваш,

Глава 27

Хэмпстед, июнь

С того дня в Хоуорте с Рейчел я грезила о столь же смелых эскападах — ну, скажем, перелезть через высокую кирпичную стену Кэннон-Холла и исследовать сад, который я могла видеть из чердачного окна своего дома, а может быть, проникнуть внутрь самого особняка. Или, добравшись поездом до Корнуолла, вторгнуться в Менабилли, как это делала Дафна в юности, когда дом был еще пустынным, заброшенным, заросшим плющом. Ведь это единственный способ увидеть места, где она когда-то жила, — оба дома закрыты для публики, недоступны для внешнего мира, что только добавляло им таинственности и усиливало мое страстное желание узнать секреты, спрятанные за их стенами.

Я умудрилась зайти настолько далеко, что принялась сочинять письма нынешним обитателям обоих домов, объясняя им: я аспирантка, занимаюсь исследованием творчества Дюморье и мечтаю посетить места, где она писала свои романы. Однако владелец Кэннон-Холла мне не ответил, а хозяин Менабилли вежливо сообщил, что он и его семья живут тихо и не желают, чтобы их беспокоили. Я была не слишком удивлена: кому, в самом деле, нужны легионы фанатов Дюморье, которые бродили бы вокруг и совали свои носы во все шкафы, надеясь обнаружить там скелет?

И конечно же, после нашей экспедиции я не переставала думать о Рейчел: если уж говорить начистоту, была просто одержима ею, еще сильнее, чем раньше. Я ведь до сих пор не знаю, завладела ли она письмом, доказывающим со всей определенностью, что Симингтон украл тетрадь стихов Эмили, имеется ли это решающее свидетельство среди тех бумаг, которые она тайно вынесла из пасторского дома. Если такое доказательство у нее есть, она легко меня превзойдет. Я гадала: может быть, она не дает о себе знать именно потому, что я ей больше не нужна (если она вообще во мне нуждалась). Возможно, я опять услышу о ней, прочитав новую хвалебную газетную статью, возвещающую об удивительном открытии одного литературного скандала. Когда же мне хотелось по-настоящему себя помучить, я представляла себе, что Рейчел не только обрела свидетельство причастности Симингтона к краже хонресфельдской рукописи, но, зная это, разыскала и тетрадь стихов Эмили и сделалась самым знаменитым литературным детективом в мире, оставив меня ни с чем.

Так вот и получилось, что избавиться от Рейчел стало совершенно невозможным. Временами ее присутствие здесь ощущается сильнее, чем мое или Пола. Я иногда спрашиваю себя, не глазела ли она, как я, на сад Кэннон-Холла и где она вступала в спор с Полом — на кухне или в постели, — а может быть, она просто поднималась и уходила в другую спальню, оставляя за собой смолистый запах?

В этот уик-энд Пол опять уехал на очередную конференцию — кто бы мог подумать, что существует столько научных конференций, посвященных Генри Джеймсу? На этот раз я даже не стала его спрашивать, нельзя ли мне поехать вместе с ним, — не хочу видеть выражение его лица, когда он станет искать благовидный предлог, чтобы сказать: «Нет». А ведь я еще не говорила ему о Рейчел, о том, что она приезжала сюда и забрала книги, о нашей совместной поездке в Хоуорт. Знаю, что должна все рассказать, когда он вернется: я не хочу позволить Рейчел прятаться в молчании и манить меня к себе из-за спины Пола.

Дело в том, что это молчание перестало ощущаться нами как неудобство: мы начали привыкать к нему, а напряженность между нами, кажется, ослабевает, словно туго натянутая нитка, некогда удерживавшая нас вместе, провисла.