Чаша страдания

— Я один их них, из тех, кого ты убивал в Бабьем Яру. Я тебя пристрелю, ты пожалеешь о том, что сделал с моими родными.

— Да ты что, лейтенант, — ничего я не делал, меня тут и не было.

Цалюку очень хотелось избить его, он едва сдержался, взял вещи из кузова и остался на дороге. Идти ему все равно было некуда [34].

Всех евреев, узников Бухенвальда, лечили от истощения в американских госпиталях. Потом представители западных еврейских организаций спрашивали каждого: куда они хотят ехать: возвращаться в Советский Союз, переселяться в западные страны или переезжать в Палестину, где скапливалось все больше евреев. У Лены был только один выбор: вернуться в Ригу, чтобы встретиться с Зикой Гликом. Еще в госпитале она пыталась наводить о нем справки, но сведений не было. После того как лейтенант Михаил Цалюк привез его в госпиталь в январе 1945 года, Зика, едва выживший, долго лежал в советском госпитале без сознания. Там его лечил майор Ефим Лившиц из Ленинграда. Во время блокады города он был студентом-медиком и чуть не умер от истощения. Зная на своем примере, как правильно выхаживать таких больных, он сумел спасти Зику.

Лена вернулась в свой город с большой тревогой и очень слабой надеждой — жив ли он? Она узнала, что всю его семью убили еще в 1941 году. Это давало ей надежду: они могут соединиться. Она была уверена, что Зика не уедет на Запад, будет искать свою семью, и если не найдет, тогда станет искать ее. Но жив ли он? Господи, может, все-таки жив, может стал инвалидом, может, у него нет руки или ноги, может, он ослеп, может… Она готова была на все, только бы он остался в живых и она снова увидела его.

Да, но где увидеть, как? Тогда, во время коротких разговоров в Бухенвальде, они даже не успели договориться об этом. В тех диких условиях им обоим казалось: вернуться в Ригу — это такое великое счастье, что оно уже означает встречу. Теперь она решала: где и как? Зика наверняка захочет увидеть свой бывший магазин. И Лена решила каждое утро приходить к магазину и ждать его там целыми днями, даже сутками. Может же быть, что и он решит встречать ее именно там.

Здание магазина сохранилось, но обветшало, на стенах были выбоины от снарядов, витрины были заколочены фанерой и досками. Теперь была открыта только часть первого этажа, и там выдавали продукты по карточкам. У входа всегда стояли длинные понурые очереди рижан: да, они страдали от немцев, но не были рады и возвращению русских. И каждый день стоявшие в очередях видели рядом со входом худую молоденькую женщину в голубом платье. Она приносила с собой табуретку и сидела там от зари до заката.

Зика долго добирался до Риги, не знал, жив ли кто из семьи, но чувствовал, что Лена должна ждать его там. Приехав на вокзал, он решил первым делом пойти к своему магазину. Там кто-нибудь должен узнать его и рассказать о семье. Он шел вдоль длинной очереди и пристально всматривался в хмурых людей. Никого из знакомых не было. В конце очереди, у входа в магазин, сидела на табуретке какая-то молодая женщина в голубом платье. Зика никогда не видел Лену прилично одетой, он помнил ее только в серой рабочей робе. Поэтому даже не обратил внимания на женщину в голубом. И вдруг она вскочила и кинулась к нему:

— Зика!.. Зика!.. Это я, Лена, твоя Лена!..

Только жить им пока было негде.

Подполковник медицинской службы Николай Григорьевич Дамье тоже вернулся в Москву. Всю войну он работал главным хирургом большого фронтового госпиталя, спас жизни тысяч раненых, его наградили тремя боевыми орденами. Но возвращение не было радостным: его жена с дочкой, рожденной в Бутырской тюрьме в 1938 году, всю войну просидела в сибирском лагере «по делу о связи с французом Домье» — им самим, в то время как он был свободен и воевал.

Дамье снова вернулся в Тимирязевскую больницу на должность главного хирурга. Опять к нему везли тысячи больных московских детей. А он все время хлопотал, чтобы освободили его жену и дочь, обивал пороги Лубянки и дошел до замминистра госбезопасности:

— Товарищ генерал, я вылечил тысячи детей и тысячи раненых бойцов. Неужели я не могу соединиться с осужденной по ошибке женой и дочкой?

Пока ничего не помогало.

О трудностях нового этапа в жизни советских евреев было известно еврейским организациям в Америке, Англии и других западных странах. Для помощи собратьям они предлагали огромную сумму в 10 миллиардов долларов. Сталин рассчитывал ее получить и из-за этого продолжал политику заигрывания с американскими и английскими еврейскими кругами, в том числе даже со столь ненавистными ему сионистами из «Джойнта». Главной «козырной картой» был палестинский вопрос и сама идея создания там еврейского государства, а вторым козырем была возможность создания еврейской автономной республики в Крыму. Для зондирования почвы и ведения переговоров Сталину нужен был Еврейский антифашистский комитет во главе с Соломоном Михоэлсом.

Члены Еврейского антифашистского комитета были энтузиастами и сторонниками образования Израиля. Когда Сталину было нужно, он относился к евреям терпимо, использовал их для помощи в трудных ситуациях. Теперь он пытался всеми средствами склонить будущий Израиль на свою сторону, хотел перехитрить англичан, имевших влияние на Средиземном море и в арабских странах, и внедриться туда. Благодаря этому Советский Союз даже оказывал через Румынию поддержку молодым силам Израиля, поставляя туда некоторое количество трофейного немецкого вооружения.

Глава исполнительного комитета Еврейского агентства Бен-Гурион и другие видные евреи были противниками Англии. Бен-Гурион (в переводе с иврита — «сын молодого льва») был выходцем из России, иммигрировал в Тель-Авив в 1906 году. Генералу Райхману было поручено найти выход на авторитетных евреев: настроить Бен-Гуриона на дружбу и помощь Советского Союза, «прикормить», а потом и «прикарманить» Израиль.

Райхман опять вызвал Михоэлса для беседы:

— Соломон Михайлович, ваша поездка в Америку была настолько успешной, что нам хотелось бы опять послать вас за границу, на этот раз в Палестину. У нас есть сведения, — он значительно добавил, — от ваших же членов комитета, что в еврейских кругах Палестины бродят идеи социализма. Хотелось бы эти идеи поддержать рассказами о жизни евреев в Советском Союзе и узнать настроения по поводу возможности создания еврейского государства — среди евреев там, а заодно и в Америке. У вас хорошие связи, вас там помнят.

Работа в Антифашистском комитете становилась все более опасной. Михоэлс ответил без энтузиазма:

— Это было в военное время. С тех пор я больше ни с кем не общался.

— А вы постарайтесь восстановить те знакомства, мы вам мешать не будем. Вы поймите — карта мира теперь перекраивается. Влиятельные западные евреи все настойчивей ставят вопрос о создании еврейского государства. В случае его создания мы хотели бы, чтобы это было дружественное нам государство.

Это была уже политика, и исходила она не от Райхмана, а из кругов значительно выше, скорее всего от самого Сталина. Но вмешиваться в политику Михоэлс не хотел.

— Мы представляем Антифашистский комитет. Я думаю, что после войны наша прямая задача — выяснить, какие потери понес еврейский народ от гитлеровской Германии.

— Зачем вам этим заниматься? Это дело Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков.

Михоэлс знал, что эта Комиссия занималась расследованием зверств только на территории Советского Союза и не имела задачи выявлять, какие жертвы понесли именно евреи. Но у него самого были связи с евреями, чудом выжившими в немецких концентрационных лагерях. Его родственник Зика Глик вернулся в Ригу после заключения в Магдебурге, Бухенвальде и Освенциме.

Михоэлс позвонил Зике:

— Мне нужна твоя помощь по данным о числе евреев — жертв гитлеровцев. Собери, что знаешь, и приезжай.