Цусима. Книга 2. Бой

В Италии Ушаков прославился, не только военной доблестью, но и мудрой политикой. Итальянцы были восхищены, героизмом русских моряков. Десанты Ушакова 3 июня 1799 года взяли Неаполь, а в ноябре того же года участвовали в занятии Рима. Это было огромное торжество русского оружия.

Впечатлительные южане, освобожденные от французов, с любопытством разглядывали северных мужественных воинов и приветствовали их криками восторга.

Боевая жизнь адмирала навсегда останется гордостью русских моряков. Под его командованием русский флот был непобедим, а потери в людях были баснословно, ничтожны. Достаточно сказать, что в продолжение всего похода 1799 года, когда эскадра Ушакова одержала много громких побед на Средиземном море, она потеряла только четыреста человек. И самое замечательное было то, что из пятидесяти трех боевых кампаний на море, сделанных Ушаковым за всю жизнь, в сорока трех он командовал непосредственно сам и ни одного сражения не проиграл.

Все это было хорошо известно офицерам броненосца «Ушаков». Во время, похода среди, них не раз поднимался разговор о знаменитом адмирале. Ни на одном корабле он не пользовался такой любовью, как здесь. Это была заслуга командира. При каждом удобном случае Миклуха прививал своим офицерам военные идеи и боевые традиции непобедимого флотоводца. Такие беседы об Ушакове всем очень нравились. Они как будто отвечали тем мыслям, сомнениям и вопросам, которые занимали людей в долгом походе.

В этом же духе воспитывалась и вся команда броненосца.

К концу обеда в кают-компании все были особенно веселы. Буфетчик Егор Сорокин и вестовые уже разносили черный кофе, но разговор об Ушакове не прекращался. Возбужденный речами и раскрасневшийся от вина, старший офицер Мусатов громко заговорил, перебивая шум голосов:

— Господа, мне особенно врезался в память такой характерный штрих из жизни Ушакова. Даже в пылу сражения его не попадало не только мужество, но и чувство юмора. В тысяча семьсот девяносто первом году, отправляясь из Константинополя в поход, адмирал Саид Али дал султану клятву — привести пленником Ушакова. Молва об этом дошла до русского адмирала.

Рассердившийся Федор Федорович в сражении у мыса Калиакрии тридцать первого июля нарочно стремился захватить корабль с адмиралом Сайд Али.

Обрезая в бою корму турецкого адмиральского судна, Ушаков с юта громко закричал: «Сайд бездельник! Я отучу тебя давать такие обещания».

Действительно, господа, в этом сражении турецкий флот был наголову разбит.

Особенно пострадал адмиральский корабль Сайд Али. И только ночь спасла бахвала от плена.

Громкий смех и аплодисменты покрыли этот рассказ Мусатова. Все были возбуждены и веселы. Улыбался и командир. Казалось, люди забыли все невыносимые трудности далекого похода и давней разлуки с родиной, словно этот обед происходил не в открытом море на военном корабле, идущем навстречу неприятелю, а в морском собрании в Кронштадте.

Миклуха встал, поблагодарил офицеров за гостеприимство и вышел. За ним начали расходиться и остальные. Один из офицеров, порядочно захмелевший, задержался в дверях, посмотрел на портрет Ушакова и, качая головою, сказал:

— Все это правильно, но нашу эскадру кто ведет?

И, горько улыбнувшись, он вышел в коридор.

В кают-компании остались хозяйничать вестовые и буфетчик Егор Сорокин.

Они с удовольствием допивали остатки вина на столе и доедали закуски.

Сорокин сильно захмелел. Пошатываясь, он с привычной ловкостью убирал бутылки и гремел посудой, мурлыкая что-то вполголоса себе под нос. Ноги буфетчика подкашивались, его сильно качало. Вдруг он остановился перед портретом Ушакова. Вспомнил, что говорилось о нем, и с поднятым стаканом вина обратился к портрету:

— Ваше превосходительство… Осмелюсь и я выпить… Господин адмирал…

Не смотрите на меня так строго. Я человек маленький. Ответственность у меня небольшая. Пока под моей командой только бутылки. А в бою посмотрим — и мне дело найдется… 3а вечный ваш покой, Федор Федорович, и за здоровье нашего орла… Владимир Николаевич у нас вам под стать. Лихой командир.

Ну, плывем…

'Запрокинув назад голову, Сорокин опорожнил стакан. Не устояв на месте, он качнулся, натыкаясь на вестовых: те, отступив, громко захохотали. А Сорокин, уставившись на них остекленевшими глазами, начальственным тоном зыкнул:

— Плакать нужно, а вы, неучи, гогочете. Такого боевого адмирала больше нет, как Федор Федорович…

— А что же, по-твоему, Рожественский… не боевой?.. — спросил один из вестовых.

Ему, вместо Сорокина, ответил другой вестовой:

— Возразить нечего… Чересчур боевой, да только не с того боку… Нашего брата матроса он много поколошматил…

Все дружно и громко засмеялись, но вдруг сразу стихли. Лица их стали серьезными. Они насторожились. За дверью кают-компании послышались шаги.

Собеседники засуетились вокруг неубранных столов.

Недели через три — 14 мая — при встрече с главными силами противника броненосец «Адмирал Ушаков», вступая в бой, шел концевым в небогатовском отряде. Офицеры и команда занимали свои места по боевому расписанию. В боевой рубке было тесно от людей. Здесь, кроме командира, находились его ближайшие помощники: штурман, артиллерист, минер, а из команды — рулевой, рассыльные и другие матросы у телефонов и переговорных труб.

Эскадры сближались. Командующий японским флотом адмирал Того неожиданно повернул влево, делая петлю. Рожественский, хотя и открыл огонь, но не использовал ошибочный маневр противника для решительного наступления.

Миклуха прильнул к прорези рубки. Он ждал адмиральского сигнала об атаке, но его не было. Откинувшись от прорези, Миклуха схватился за голову и взволнованно воскликнул:

— Боже мой! Что он делает? Нужно броситься строем фронта. Опять нам Вафангоу…

Командир тоскливо взглянул на своих помощников, как будто искал у них подтверждения своему сравнению. Но они молчали, теперь и для них было ясно, что Рожественский упустил самый выгодный момент для атаки. Миклуха отвернулся и приставил, бинокль к глазам.