Возвращение в эмиграцию. Книга вторая (СИ)

Она уходила от действительности в свой сумасшедший, полный приключений мир. Пусть, если ей так нравится, воображает себя индийской принцессой. Допустим, так веселее и интереснее жить. Но откуда в ней эта ненависть ко всему советскому, это неприятие и скрытый страх. Первый муж коммунист не переубедил. Или это тоже придумано, вся история с первым мужем?

Он вспомнил, как в Брянске Яша-фотограф предупреждал его на счет Капы. Так это было или не так? Была сексоткой Капа или не была? Или у страха глаза велики, и люди боятся всех подряд. Но так ведь и жить нельзя в постоянном напряжении, с оглядкой на соседа, в страхе сказать лишнее слово.

Уже здесь, в Крыму, с ним произошел забавный случай, нечаянная встреча на берегу, на пустынном пляже. Странно, местные жители приходили сюда очень редко. Часто бывали Римма Андреевна, еще две-три молоденькие девушки. И вот этот. Они с Натальей Александровной и прежде несколько раз замечали его. В тот день он пришел под вечер, расположился неподалеку, некоторое время сидел в одиночестве, но Сергей Николаевич заметил пару любопытных взглядов в свою сторону.

Ника бегала по всему пляжу, бросала и ловила пестрый мячик. Незнакомец включился в игру, поймал мяч, знакомство завязалось.

Звали его Александр Васильевич Суворов. Ни больше, ни меньше. И, точно так же, как Римма Андреевна, он знал их имена, более того, знал об их необычном прошлом.

Прошлое новых знакомых заинтересовало Александра Васильевича. Он стал задавать традиционные вопросы, и все они сводились к одному: «А как там у НИХ, в Париже?»

Ну, любопытствует человек! Так что же, не отвечать? Сам он, этот человек тоже оказался незаурядным. Капитан внутренних войск, начальник лагеря заключенных. Лагерь располагался неподалеку от совхоза, где-то у северного склона горы Кастель.

Долго они говорили, сидя на берегу, на теплых камнях. Собеседником Александр Васильевич оказался занятным, о своей работе, разумеется, особо не распространялся, все больше о личной жизни, о всяких случаях.

Сказал, что сидят у него воришки, мелкая сошка. Сроки у всех маленькие, половина вольноотпущенные. Но зато он хорошо знал недавнюю историю Крыма и рассказал кое-какие подробности о выселении татар.

Недоумение Сергея Николаевича он разрешил очень скоро.

Как можно выселить целый народ? Очень даже просто. На всю операцию ушло не больше четырех часов. Началось 18 мая 1944 года в три ночи, закончилось в семь утра. По всему Крыму одновременно. Как это происходило? Нагнали войска, крытые грузовики. Входили в дома, брали под автомат, выгоняли, в чем люди со сна вскочили, на улицу, грузили в машины. Естественно, крик, шум, паника. В основном, бабы, детишки, старики.

— А где же мужчины?

— Как где! В большей массе на фронте.

— Подождите, я не понимаю, на каком фронте?

— Как, на каком? Да мало ли на каком. На Белорусском, например, на Украинском.

— Так ведь говорили, что они сотрудничали с немцами.

Тут, как показалось Сергею Николаевичу, собеседник воровато обернулся, снизил голос.

— Среди русских, что, не было изменников? А среди хохлов? Да мало ли…

— Но тогда зачем?

— Не знаю, — опустил голову Александр Васильевич и стал подбрасывать мелкие камешки, — военным приказали, они выполняли приказ.

— Вы тоже принимали участие? — Сергей Николаевич воздержался от определения акции, только желваки заходили на скулах.

— Нет, — не поднимая головы, ответил Суворов, — мне в этом отношении посчастливилось. По слухам знаю, что многие солдаты говорили татаркам, мол, ничего с собой брать не надо, все равно вас везут на расстрел. Но у кого совесть была, те успевали шепнуть, чтобы брали с собой, что могут. Далеко повезут, в Сибирь.

Ничего не мог понять Сергей Николаевич. В голосе собеседника звучало сочувствие татарам, он этого даже не скрывал. И в то же время — заученное: приказ есть приказ.

— Конечно, — щурил глаза Александр Васильевич Суворов, смотрел в морскую даль, — дыма, как говорится, без огня не бывает. Были и виноватые. Кто знает, может в гораздо большей степени, чем другие изменники. Вот и перегнули палку. У нас знаете, частенько по известной пословице получается. Лес рубят — щепки летят. А в результате, что? В результате перегиб!

Странно, этот военный человек совершенно не боялся говорить запрещенные, по всей вероятности, вещи. Вот и Римма предсказывала, что их не будут бояться. Следовательно, вернувшихся из эмиграции русских они не боятся, а привычных своих, советских, боятся. Так, что ли? И еще. Сергею Николаевичу ни в коей мере не хотелось начать ощущать себя щепкой, образовавшейся в результате рубки неведомого леса. Ну, с какой стороны ни посмотри, не хотелось.

После нескольких встреч на берегу, Сергей Николаевич пригласил Суворова заходить в гости, он поблагодарил, и очень серьезно сказал:

— А вот к себе в гости, ни под каким видом, не приглашаю.

В тот момент Сергей Николаевич внимательно посмотрел на Александра Васильевича и понимающе хмыкнул, а потом, уже после того, как расстались, неожиданно для себя стал вспоминать, не сболтнул ли он чего лишнего капитану внутренних войск. Он же по долгу самой службы может…

Он вспомнил теперь ту, мелькнувшую в тот день гаденькую мысль, рассердился, плюнул и достал третью папиросу. Жена дома, не видит, некому здесь ворчать, что он много курит.

Удивительно, он не боялся разговоров на запретные темы. В Брянске Капа в хвост и в гриву без оглядки поносила советскую власть, он слушал ее с любопытством. Суворов говорил о выселении татар явно без одобрения, и его нормальная человеческая реакция была проста и понятна. Но вот Римма… Хорошо, не Римма, Матвей Ильич. Рассказы Матвея Ильича не вмещались в рамки здравого смысла.

— Э-эх, — говаривал Матвей, проникшись доверием к соседям после подаренного Евангелия, — ничего-то ты не знаешь, Сергей Николаевич. Порушили коммунисты наши церкви, колокола поскидали с колоколен и переплавили. Ты вот в большом городе жил, а хоть раз колокольный звон слышал? Не слышал. Так, звякнет где-нибудь пару раз к заутрене, и довольно. А чтобы благовест, нет его, не услышишь. Они говорят, без Бога жить проще, — и было совершенно очевидно, кто такие эти «они». — Это как же так — проще? Без царя в голове, без Бога в душе? Так, что ли по их психологии получается? Священнослужителей наших скольких на Колыму ссылали, скольких расстреливали. Думали, никто не узнает. Верующие люди знают, они все знают. И про батюшек невинно убиенных, и про разрушенные храмы.

Сергей Николаевич не был верующим человеком, но он никак не мог уяснить себе, чем коммунистам не угодила Церковь, и для какой такой высшей цели понадобилось ее унижать и искоренять, если это на самом деле было. Недоверчивыми глазами смотрел он на собеседника, недоверчиво спрашивал:

— Но зачем, я не понимаю, зачем?

Матвей Ильич поправлял на переносице очки, ткнув дужку указательным пальцем, удивлялся наивному вопросу.

— Как зачем? Обыкновенно. Из ревности. Чтобы никому не было повадно не по ихним законам жить. Это Церковь никому не мешает веровать по совести. Хочет человек — верит, не хочет, не верит. А у них нельзя. Или ты будешь, как все, как велено, или — секим башка. И в будущую жизнь они не верят. Это, значит, делай, что хочешь, нигде и никогда с тебя не спросится, — Матвей Ильич строго смотрел на собеседника, понижал голос, — спросится, голубчики, еще как спросится.

В спор о вере Сергей Николаевич не вступал. Для него свобода совести была непреложным законом, ему никогда бы и в голову не пришло высказывать кощунственные идеи и призывать к безбожию. Но рассказы о массовом истреблении священнослужителей граничили с оговором, с клеветой на советскую власть. Хотелось стукнуть кулаком по столу и крикнуть во весь голос: «Вранье! Натрепали тебе, дядя, а ты и уши развесил!» Но Матвей Ильич моргал честными глазами, горестно кивал головой, и не верить ему никаких оснований не было. Что же это за страна, в которую они попали?