Шелковый путь

Толпа отхлынула. Один повелитель остался стоять на месте, чего-то ждал. Наконец со стороны дворца показался Максуд со свертком. Подошел, развязал сверток, достал головные уборы влюбленных. Кипчакбай надел войлочный колпак с белым отворотом, Огул-Барс — саукеле, украшенное перьями филина. Батыры встали перед повелителем, поклонились, выразили свою готовность к поединку.

Иланчик Кадырхан взял из колчана Максуда стрелу, сломал ее ровно посередине, сказал: «Кто выберет наконечник — тому стрелять первым». Он отвернулся, аккуратно сровнял обломки, сунул их под рукава так, чтобы только чуточку высовывались обломленные концы, и повернулся к батырам. Первым бросился тянуть Кипчакбай. Ему достался тупой конец, и батыр странно дернулся, потемнел лицом.

Повелитель подал лук и одну стрелу Огул-Барсу. Максуд отмерил восемьдесят шагов, и батыры направились к межевой черте. Для кипчакского боевого лука из красной упругой таволги, с тугой сыромятной тетивой восемьдесят шагов — расстояние небольшое. На таком расстоянии стоя обычно без труда поражают цель. Однако на этот раз предстояло более серьезное испытание. Надо было попасть не в противника, а в небольшой головной убор. Огул-Барс дошел до черты и круто повернулся. Кипчакбай, суровый и бесстрашный, уже стоял у барьера.

Огул-Барс наклонился, потер ладонь о землю, похлопал ею по голенищу. Он сосредоточенно обдумывал каждое движение. Кипчаки знают два вида лучников. Одних называют «коз-мерген», то есть стрелок с метким глазом. Такие обычно пускают стрелу, лишь долго и тщательно прицелившись. Других называют «кол-мерген», то есть стрелок с верной и чуткой рукой. Эти почти не целятся, у них развито чутье и хорошо поставлена рука. Им важно держать руки — левую на луке, правую на тетиве — на одном уровне, и стрела точно ложится в цель. Первые доверяют глазу, вторые — чутью. Огул-Барс относился ко второму виду лучников, был кол-мерген. Это-то и беспокоило его сейчас.

Огул-Барс выпрямился во весь рост, напрягся, изо всех сил натянул тетиву. Кончиком стрелы он точно нащупывал смутно белевший вдалеке войлочный колпак. Тревога не оставляла его, и он невольно опустил лук. Трудно и непривычно кол-мергену долго прицеливаться.

А иначе было нельзя. Зыбким пятном белел колпак на голове противника у межевой черты. Лоб у стрелявшего покрылся испариной, в висках покалывало, по лицу, казалось, ползла муха. Он второй раз уже натянул тетиву, поискал острым наконечником цель. Вот острие стрелы медленно поднялось по груди противника, дошло до горла, скользнуло по окаменевшему лицу, достигло уровня лба, поднялось еще на два пальца… Огул-Барс пустил стрелу.

Когда он через мгновение открыл глаза, войлочный колпак с белым отворотом валялся в пыли.

Свита батыра Огул-Барса, в ужасе затаившая дыхание, вдруг разом ликующе взревела, начала выкрикивать имена священных духов, восхвалять меткость и бесстрашие своего батыра. Слуги подбежали, взяли лук, стали концом чалмы вытирать ему пот и всячески угождать ошеломленному победителю.

Иланчик Кадырхан передал лук и вторую стрелу Кипчакбаю.

Кипчакбай не был ни коз-мергеном, ни кол-мергеном. Он был копейщиком и борцом-палваном, чьи лопатки еще не касались земли. Когда он яростно натянул тетиву, перед глазами его потемнело. «Стой!» — послышался голос повелителя. Кипчакбай послушно опустил лук, снял с тетивы змеиноголовую стрелу. «Подожди, батыр! Глаза твои налились кровью. Повремени немного…» — сказал Иланчик Кадырхан. Кипчакбай стоял, стараясь унять волнение, успокоить сердце. Он подумал о несчастном брате, который отныне лишался защиты, свободы и становился собственностью врага; он оплакивал юных влюбленных, ради любви своей презревших смерть. И он решил отомстить зараз за все беды и горести…

Повелитель Отрара подал знак продолжать поединок. Кипчакбай опять с размаха натянул тетиву, резко выпрямил спину, будто на всем скаку поднял с земли тушу козла. Батыру вдруг померещилось, будто он, припав к гриве коня, изготовился метнуть пику. Земля под ногами стремительно поплыла назад. Расстояние в восемьдесят шагов казалось бесконечно далеким, а девичья саукеле на макушке противника — едва заметной точкой в зыбком мареве. «Стой!» — вновь крикнул повелитель. Кипчакбай вздрогнул и едва не выпустил стрелу. Люди Огул-Барса подняли шум:

— Кипчакбай крови жаждет!

— Он хочет убить нашего батыра!

— У этого душегуба черные помыслы!

Кипчакбай тяжело дышал. Грудь его бурно вздымалась и опускалась под толстым войлоком. В ушах у него звенело, потели ладони. Он чуть расслабился, потер обе ладони о войлок, держа стрелу в зубах. Потом вновь наставил ее на тетиву, пристально глянул на противника. У Огул-Барса чуть дрогнуло колено. Видимо, он почуял свою гибель. Неумолимая смерть стояла от него в восьмидесяти шагах. Уже дважды она нацеливалась в его грудь. И оба раза остановил ее властный окрик повелителя. Но в третий раз никто ее не остановит. Стрела врага пронзит его насквозь. Месть батыра из рода дулат неотвратима. Огул-Барс это понял, и страх охватил его, но лишь на мгновение…

Лук натянулся до предела; казалось, вот-вот лопнет сыромятная тетива. В полной тишине послышался скрип напряженного лука в руках батыра Кипчакбая. Стрела длиною почти в кулаш застыла, готовая к полету. Теперь Кипчакбай ясно увидел искаженное предсмертной судорогой лицо противника, мучительно расширенные глаза, застывшие в безысходной тоске. Но Кипчакбай не дрогнул. Острие стрелы осторожно поползло выше, выше и свинцово застыло на уровне густых, сросшихся бровей. И всем стало ясно, что именно в лоб, над переносьем угодит стрела батыра из города Тараза. Но никто не вскрикнул, не заступился. Никому не дано отвращать возмездия… Таков был обычай…

И вдруг Кипчакбай опустил лук. Он понял, что, убив Огул-Барса, не добьется ни славы, ни чести. Он только осрамит себя, осквернив древний обычай честного поединка, запятнает кровью свое имя и достоинство. Нет, он милостиво подарит жизнь противнику, признает себя побежденным, но не преступит обычая предков…

Широкими, стремительными шагами подошел к Кипчакбаю Огул-Барс, крепко обнял его. Так они и застыли, недавние кровные враги, в молчаливом объятии, грудь в грудь.

Подошел к ним и повелитель. Не предполагал он, что именно так кончится измерение на весах справедливости. Еще минуту назад он был угнетен и подавлен случившимся, а теперь словно тяжкий груз свалился с него. Черные мысли и предчувствия вдруг разом развеялись. Собравшиеся на дворцовой площади тоже только теперь пришли в себя. Тронулся лед ненависти и вражды. Все ликовали, шумели, смешавшись в одной толпе, стали обниматься в знак мира и прощения всех обид.

Решение поединка высказал Иланчик Кадырхан:

— Конец ссоре, батыры! Да процветает мир между вами! Вы не осрамили обычая предков и оказались достойными людской благодарности. Честь вам! Об остальном, надеюсь, скажете сами.

Огул-Барс потупился:

— Что я скажу? Нет в моей душе больше зла. Во имя благородства жертвую своей меткостью. Дарю Кипчакбаю право распоряжаться судьбой двух сбившихся с пути влюбленных. Его воля, как он с ними поступит!

И сердце Кипчакбая смягчилось:

— Из тупика мы оба нашли верную тропинку. Так пусть отныне не наши груди станут мишенью для наших стрел. Пусть они поражают только общих наших врагов!

Толпа, сопровождавшая двух славных батыров из Тараза и Испиджаба, дружно направилась к коновязи. Там батыры и их почтенные заступники на прощание грудь в грудь обнялись с повелителем. Возбужденные случившимся, они дали друг другу клятву пребывать отныне в дружбе и единстве назло недругам и во славу своих соплеменников.

6

«Мир и благодать до нашей встречи!»

Из Каракорума, что стоит в голубой степи Керулена, из столицы грозного кагана монголов Чингисхана выехала в страну Дешт-и-Кипчак новая группа послов с огромным караваном. На прощание Юсуф Канка, провожавший караван на расстояние трехдневного пути, сказал главному послу эти традиционные напутственные слова. Они, эти добрые слова, были на уме у всех четырехсот пятидесяти человек, отправившихся в долгий и опасный путь, чтобы сделаться свидетелями и участниками неведомых свершений. Ради какой цели тронулся в дорогу в тяжелую весеннюю распутицу столь громоздкий караван, знали только двое: сам великий каган и главный караван-баши Омар-ходжа. «Мир и благодать до нашей встречи!» Об этом неотступно думают караванщики, тоскуя по миру и родному краю, как любимая и верная жена — по мужу, находящемуся в походе, или как больной человек — по утешительным речам лекаря-табиба. Все помыслы в пути обычно о мирных, благодатных днях. О них мечтают, как обжора о вкусном блюде. А тишина и покой не так уж часто дарили на круглой, как арбуз, земле. По Великому Шелковому пути пока еще мирно брели караваны купцов. Однако все явственнее чувствовалось ледяное, предгрозовое дыхание, что исходило от могучих волн утробно ревущего накануне бури океана. Тишина стояла обманчивая, подозрительная, и чуткое ухо улавливало это, Предчувствие грядущих страшных потрясений лишало батыров сна. И все казалось: Великий Шелковый путь ждал вовсе не богатых купеческих караванов, а свирепых полчищ.