Долгие ночи

— Я разрешаю вам говорить о моей поездке в Стамбул, о моих переговорах с султаном и с визирем, а также и о том, что я собираюсь вместе со всеми вами переселиться в Турцию. Теперь очередь за вами, Сайдулла, Алихан.

Сайдулла взял в руки книгу, раскрыл ее и, убедившись, что это действительно Коран, сказал:

— Я, Сайдулла, сын Успана, перед Богом и при свидетелях клянусь на Коране не разглашать тайну Мусы, сына Алхаза, беспрекословно выполнять все его указания, если эти указания не будут посягать на мою честь и не оскорбят меня, клянусь сохранять верность товарищам, и если я нарушу клятву, то пусть постигнет меня Божья кара, а если мои товарищи не сдержат слова, то клянусь отомстить им, совершив над ними справедливый суд.

Такую же клятву произнес и Алихан.

— Теперь о деньгах. Вот они, — сказал Кундухов, открывая ларец. — Здесь пять тысяч рублей. Остальные получите потом, когда двинется наше дело. Возьмите с собой и обращение к чеченцам султана Абдул-Межида. Да поможет нам Аллах!

— Аминь!

Часть вторая. НАЧАЛО КОНЦА

ГЛАВА I. В ТБИЛИСИ

(Вместо пролога)

Последний месяц осени выдался на славу: теплые дни и ясное безоблачное небо. Хотя снег лежал еще только на вершинах гор, чувствовалось, особенно по ночам, что вот-вот ударят холода.

Опасно стало ездить в Тифлис по Военно-Грузинской дороге. С тревогой думал об этом Михаил Тариэлович, собираясь в путь.

Путь же ему предстоял не из легких. Но он готов был проделать его по скалам и ущельям, лишь бы хоть на время вырваться из этой проклятой страны. Чечня в последнее время напоминала ему бочку с порохом: достаточно одной искорки, и она взорвется.

Разумеется, не только страх перед готовой взорваться Чечней гнал его в Тифлис, давно и покорно склонивший свою царственную голову перед всесильным двуглавым орлом. Нужно было во что бы то ни стало решить один крайне важный вопрос, связанный с переселением чеченцев в Турцию. Генерал Кундухов, посланный для тайных переговоров с турецким правительством, месяц назад вернулся из Константинополя, где обе стороны пришли к обоюдному согласию. Русское правительство отпускало чеченцев в Турцию, турецкое правительство соглашалось принять их и поселить на специально отведенных землях. Таким образом, судьба чеченцев была уже почти решена. Об истинных целях, которые преследовали обе стороны, Михаил Тариэлович не мог не знать. Но именно здесь-то и допустили промашку и генерал Кундухов, и русский посол Игнатьев. Министр иностранных дел Порты Али-паша буквально обвел их вокруг пальца. Лорис-Меликов сначала хотел выразить свое мнение в записке Александру Петровичу. Однако из-за бездорожья почта могла задержаться, да и к самой записке Великий князь, возможно, отнесся бы холодно. Поэтому, отложив все свои дела, Лорис-Меликов мчался в Тифлис.

Какое счастье снова побывать в отчем доме! Сколько с ним связано воспоминаний, радостных, а порой и печальных, но все равно близких сердцу.

Переночевав в родительском доме на Баронской улице, Михаил Тариэлович утром отправился на прием, приказав кучеру ехать через азиатскую часть города, по базарным площадям, которые вновь напоминали ему далекое детство. Кажется, ничего и не изменилось здесь с тех давних пор. Те же нескончаемые ряды дощатых и кирпичных, больших и малых лавок, которые тянутся параллельно через весь базар. Здесь всегда шумно и говорливо, здесь никогда не бывает безлюдно.

Взгляд Михаила Тариэловича невольно задержался на новых постройках, выполненных совершенно в ином стиле. "Европа, — усмехнулся он. — Европа, елки-палки".

Глазу новые постройки непривычны: точь-в-точь яркие заплатки на старом рубище скряги, который может, но не хочет расстаться с ним, дабы не тратить денег, а заодно не менять и своих стародавних привычек.

Самым оживленным местом была и осталась верхняя часть базара, где шла торговля фруктами. Над базаром царила разноголосица призывов торговцев:

— Ай, яблук, ай, виноград, ай, персик!

— Вав-ва-ва! Дашов оддам!

— Пожалуй, барин! Ай, киняз, здес хороши!

На одних и тех же весах взвешиваются без обертки и персики, и сыр, и масло, и изюм… И ничего, никто не в обиде…

Всякий люд снует меж рядами. Здесь же стоят караваны верблюдов и вереницы ослов с перекинутыми через спины корзинами и тюками. Прямо на тротуаре полыхают углями жаровни, бьют в нос и глаза дымом и ароматом шашлыков.

Миновав Армянский базар, фаэтон выехал на Татарскую площадь, тесную, сжатую со всех сторон обветшалыми постройками. Кругом грязь, лужи. Под ногами валяются гнилые фрукты, старая обувь, тряпки. Татарский базар похож на дом, где никогда не делали уборку. Но весь базар кишмя кишит народом. Тесня людей, сквозь толпу медленно и важно шествует верблюд, из широкой ноздри которого тянется веревка к персу-поводырю. Поводырь дергает веревку, и верблюд, послушно мотнув головой, сначала опускается на колени, а потом, выгнув шею, ложится и начинает равнодушно озираться вокруг.

Взору Лорис-Меликова предстают типичные лики азиатского мира.

Вон идет грузин. Шелковый архалук [53] его обшит позументом, широкие атласные шаровары при каждом шаге шуршат, как опавшие осенью листья. Шаровары заправлены в низкие сапоги с загнутыми носками. Мимо фаэтона важно прошествовал земляк — дородный купец-армянин в кавказской черкеске, но с русским картузом на голове. Живот выдается вперед, нос смахивает на баклажан, усы коротко подстрижены. Идет медленно, погруженный в свои мысли.

За ним семенит носильщик-имеретинец с набитой шерстью подушкой за спиной. Края его шляпы свисают лоскутками, закрывая половину лица. А вот — длиннобородый перс с накрашенными ногтями, в аршинной папахе и широком кафтане, поверх которого на плечи накинута аба [54]. Он подпоясан желтым шерстяным платком, из-за которого торчит рукоять кинжала. Поверх толпы озирается длинный черкес с черной бородой, в круглой каракулевой шапке.

На его ремне кинжал и пара пистолетов, ноги обуты в красные сафьяновые чувяки. В стороне застыл курд в красной куртке, расшитой синими и желтыми шнурами. Синие шаровары заправлены в тяжелые красные сапоги, вокруг головы повязана пестрая чалма, на боку висит кривая турецкая сабля.

Покрывая гортанными призывами базарный шум, тулухча-водовоз ведет лошадь, навьюченную двумя огромными кожаными мехами с водой. Медленно пробираются сквозь толпу женщины в белых чадрах. В толпе нетрудно различить русских бородатых мужиков и неуклюжих казачек. То здесь, то там мелькают форменные сюртуки солдат. Лавочники сидят у открытых дверей, заманивая прохожих. Из сапожных мастерских доносится стук молотков, из оружейных — тонкий визг напильников.