Еретик

— Список готов? — сразу понял перспективность предложения император. — На кого они должны показания давать?

— Конечно, — кивнул Филагриус и протянул свиток.

Здесь были перечислены самые богатые семьи Константинополя: евреи, сирийцы и те, кого с некоторой натяжкой можно было назвать еретиками.

— С армянами пока лучше не связываться, — извиняющимся тоном пояснил Филагриус. — Слишком сильны.

— Сам знаю, — буркнул Костас.

Он тоже понимал, что сейчас лучше тряхнуть тех, кого не покрывает Церковь, и кто не имеет родственников среди военной аристократии. И уже той же ночью обезумевшие от пыток заговорщики дали показания на всех, кто значился в списках. А к утру казна Костаса выросла чуть ли не втрое.

— Ты обезумел! — ворвалась к нему, едва из-за горизонта встало кроваво-красное солнце, Мартина.

— О чем вы, мама? — издевательски улыбнулся Костас, — я всего лишь наказал мятежников.

Мартина покачала головой.

— Сегодня ночью ты потерял поддержку крупнейших еврейских и сирийских семей империи, а эта поддержка стоит намного больше, чем те деньги, что ты взял. Армяне тоже против тебя. На что ты надеешься?

«На Елену…» — подумал Костас.

Его люди перевернули все столичные монастыри, в поисках особых царских примет раздели и обыскали всех монашек, но толку не было. И, тем не менее, сведений о том, что еще недавно она была жива и находилась в Константинополе, становилось все больше.

— Я надеюсь только на себя, мама, — сказал он. — Все остальные — трусы или предатели.

— Ты разрушаешь все, что строил твой отец, — поджала губы Мартина, — это неумно.

— Мой отец ошибался более, чем кто-либо, — усмехнулся Костас, — он так и не понял, что, единственное, в чем нуждается империя, так это твердая рука. Как у Фоки.

Мартина резко развернулась и вышла, а Костас зло фыркнул и снова развернул недавно доставленное письмо патриарха Антиохии Северинуса. Это был ответ Церкви на вновь развернувшуюся дискуссию о двух природах Христа.

«Теперь ни один сын Римского императора не сядет на трон своего отца», — писал Северинус, и это не была угроза; это было терпеливое, как с ребенком, объяснение сути политики Папы Иоанна.

— Без тебя знаю! — скомкал письмо Костас.

То, что признание двух природ во Христе дает варварам повод заявить права своего потомства от императоров, ему объясняли многократно. В перспективе это вело к уничтожению всего императорского потомства и распаду империи. Но вот если бы ему удалось найти Елену… умолкли бы все. Вторая, от Елены, природа детей Костаса поставила бы их вне всякой конкуренции — навсегда.

«Где ты, жена моя?..»

Мартина не имела ни единого доказательства, но чуяла: Костас о Елене знает. И когда ей доложили, что Царица найдена, она первым делом спросила, почему та еще жива.

— Никто ничего не приказывал, — развел руками ее секретарь.

— Как не приказывал? — поразилась Мартина и тут же поняла, что это чистая правда. Она говорила об убийстве с патриархом Пирром, но Пирр был сослан Костасом, а второго приказа она так и не отдала. — Немедленно убить.

Секретарь поклонился, вышел, а когда она спустя час или более заинтересовалась, почему ей не доложили об исполнении, оказалось, что секретарь отправился выполнять какое-то иное, не менее важное поручение. Мартина немедленно послала за секретарем гонца, и тот исчез, а часа через два она узнала, что гонец поскользнулся и сломал ногу. А секретаря так и не было.

«Пойти самой?»

Внутри неприятно похолодело.

— Охрана, со мной, — подала она знак рослым гвардейцам-эфиопам, вытащила из шкатулки секретный план и, ориентируясь по описанию, двинулась по коридорам дворца. Вышла к подсобным помещениям и, окидывая недовольными взглядами шарахающуюся прислугу, вскоре оказалась в обнесенном стенами зданий со всех сторон дворе. Она здесь не была никогда.

«Кухня… — отмечала она, — затем прачечные… где-то здесь».

— Это что за дверь?

Гвардейцы переглянулись. Они не знали.

— Взломать.

Один из эфиопов поднял железную секиру и в три удара вырубил замок, а второй рванул дверь на себя. За ней оказался короткий кривой коридор и вторая дверь — точно такая же.

— Взломать, — сухо распорядилась Мартина.

Ей никогда не приходилось отдавать приказов об убийстве вот так, лично. Но она знала, что сделает это.

Дверь застонала под ударами секиры, почти рассыпалась, но и за ней оказался коридор — узкий, длинный и явно проходящий внутри примыкающей к императорским покоям стены.

«Вот так убийца и сумел подойти к Ираклию…» — поняла Мартина и поставила одного эфиопа впереди себя, а второго — позади. Быстро двинулась по коридору, а когда под ударами секиры рассыпалась и третья дверь, она увидела в свете факелов маленькую комнатку без окон и немолодую подслеповато моргающую женщину.

— Ты не слишком красива, — не могла не отметить Мартина. — Ты действительно — Елена?

Женщина приниженно заулыбалась.

«Били ее, что ли?»

Бить Царицу Цариц, Мать Матерей, фактически Еву всех людей — ничего более мерзкого Мартина представить не могла. Однако прямо сейчас она должна была сделать нечто куда как более мерзкое — приказать Ее убить. И язык уже не слушался. Императрица собралась духом, отвела глаза в сторону, вздохнула и — ничего! Она не могла этого приказать!

— Ну, вот, мама, ты все сама и сделала… — засмеялись позади нее.

Это был, конечно же, Костас.

Кифа приготовил все, и к тому времени, когда эфиопы Мартины взломали первую дверь, его люди стояли у каждого поварского котла и каждого бака с бельем. А потом появился Костас, и отряд охраны, пришедший вместе с императором, превосходил числом все, что мог представить Кифа, вчетверо.

— Сволочи продажные… — тихо ругнулся кастрат.

Он понимал, что произошло. Слишком уж многие из агентов привычно работали на двух-трех господ одновременно. Обычно это сходило с рук, но сегодня ставки были слишком высоки. Эта женщина была нужна всем. Так что, увидев здесь еще и Симона, Кифа даже не удивился, а лишь отошел в сторону и присел — так, на всякий случай.

— Здравствуй, Елена, — негромко произнес Симон, когда она вышла, — как ты?

И, странное дело, она услышала и мгновенно отыскала его взглядом среди замерших с черпаками и корзинами в руках агентов Кифы.

— Это ты? — одними губами через головы охраны спросила она.

— Да, — так же через головы отозвался он, — И я пришел за тобой.

«Господи, пронеси!» — вжал Кифа голову в плечи. Он слишком хорошо запомнил, что вытворял Симон в Дендерах.

Дальнейшее напоминало сон — как это бывает во снах, безо всяких звуков. Симон шел сквозь охрану, как опытный, сильный и абсолютно не опоенный медведь шел бы сквозь безоружных мальчишек. Гвардейцы просто разлетались в стороны: кто с разбитым черепом, кто с вывернутой челюстью, кто с вырванным кадыком.

Кифа сжался в комок.

И тогда Симон взял ее за руку, что-то беззвучно сказал обмершим Костасу и Мартине, развернулся и пошел назад среди безмолвно корчащихся окровавленных воинов. И лишь когда они исчезли в воротах, на Кифу обрушилась приливная волна звуков, и это были крики невыносимого страдания.

«Господи, помилуй…»

Она узнала его сразу — так, словно этих двадцати восьми лет и не было.

— Ты постарел, Симон.

— Молчи, — попросил он и собрал все свои силы в один плотный вибрирующий комок.

Им еще предстояло пройти несколько ворот, затем — полную людей улицу, а затем еще и перевалить за городские стены.

— Ты где, Симон? — забеспокоилась Она. — Почему я тебя не вижу?

— Меня сейчас никто не видит, — отозвался Симон.

— Но ты есть?

— Да. Это наваждение. Я сниму его позже.

А потом Ее начало трясти — запоздало, и, в конце концов, у Нее отказали ноги, и Симон взял Царицу Цариц на руки.

— Не бойся. Все позади.