Северный крест. Миллер

   — Это недоразумение, — пробормотал полковник смятенно и стал звонить в Архангельск. — Это недоразумение, — заявил он громогласно, дозвонившись, несмотря на ночь, до штабного дежурного в Архангельске.

В Архангельске мела метель, слышимость была отвратительной, тем не менее дежурный офицер хорошо разобрал, что ему говорил командир полка.

   — По этому вопросу, господин полковник, вам лучше всего обратиться в контрразведку! — прокричал он в телефонную трубку. — В штабе вы концов этой бумаги не найдёте — только в контрразведке.

Полковник стал звонить в контрразведку. Вместо того чтобы действовать, он звонил, звонил, звонил... Ему надо было во что бы то ни стало выгородить лучших своих солдат, попавших, как ему казалось, по недоразумению либо по чьему-то злому умыслу в чёрный список.

   — Это же гордость полка, лучшие люди! — безуспешно взывал он.

«Лучшие люди» быстро прослышали про то, что их собираются арестовать, и решили действовать. Организовываться и начинать быструю атаку, не теряя времени на разгон, они умели. Очень скоро полк, похватав пулемёты, начал разоружать офицеров.

Часть из них была посажена под замок — среди арестованных оказались даже двенадцать офицеров, находившихся на позициях, в боевых порядках. Ротные-горлопаны, арестовавшие их, вскинули над своими головами белые тряпки, привязанные к кольям, и перешли на сторону красных.

Затем лихие солдатики ринулись к двум деревням, расположенным рядом — фронт проходил по соседству с жилыми домами, разогнали прислугу стоявших там пушек, офицеров затолкали прикладами в пустой амбар, дверь снаружи подпёрли ломом и стали думать над тем, как бы захватить орудия, установленные на позициях в поле.

Тут организаторы беспорядков обожглись — артиллеристы открыли по мятежникам огонь, и те побежали. Побежали к красным, чтобы укрыться в их окопах от разящих снарядов. Офицеры, запертые в подвале, были освобождены. Красные командиры, люди опытные, умеющие хорошо воевать, понимали, что надо немедленно действовать, иначе Миллер пришлёт подкрепление и ситуация на фронте вновь изменится. Ковать железо, пока оно горячо, они умели и пошли в атаку на полк.

Солдат в полку оставалось всего ничего — чуть более ста человек. Плюс артиллерия, стоявшая в поле. Командир полка лёг за пулемёт...

Первая атака была отбита. Тогда красноармейцы, чтобы не терять попусту людей, решили обойти упрямцев с тыла, взять их в клещи, накинуться со всех сторон и туго завязать верёвкой горло.

Командир полка пришёл к выводу, что в создавшейся ситуации лучше отступить.

Так на большом участке фронта образовалась дыра. В дыре этой незамедлительно нарисовался Скоморохов, от возбуждения и предвкушения удачи похожий на большого подвыпившего таракана. Глава земцев поспешил нырнуть к красным и там, на условиях, которые иначе, как детскими, наивными [23], назвать было нельзя, начал обговаривать условия будущего мирного договора.

Дыру, образовавшуюся на месте Третьего полка, заткнуть было нечем: те части, которые Марушевский решил использовать для этой цели, оказались слабенькими: что были они, что не было их — всё едино.

Миллер дал команду к всеобщему отступлению.

В Архангельске запахло эвакуацией. Из окон многих домов повалил дым — там сжигали бумаги и набивали баулы ценными вещами. Ничего другого, кроме ценных вещей, золота и денег, брать с собою было нельзя. Хотя эвакуация официально объявлена не была, оперативный отдел штаба, а также контрразведка пешим строем выступили в сторону Мурманска.

Идти мешал глубокий снег — за день одолели всего пятнадцать километров, больше не удалось.

Части на фронте одна за другой начали покидать свои позиции.

Очень скоро фронта как такового не стало совсем.

Стоя на причале, Миллер кутался в тёплую, подбитую мехом шинель и вглядывался в неясные, растворившиеся в морозном воздухе крыши домов. Губы у него предательски подрагивали — генерал был расстроен.

Он ждал, когда подъедет автомобиль с Татой и детьми. Невдалеке растворялся в дрожащем сером воздухе ледокол «Минин», на котором Миллеру предстояло отбыть с семьёй из Архангельска.

Власть в городе Миллер официально передал рабочему исполкому.

Невдалеке стояла цепочка солдат с винтовками наперевес, охраняла причал. Миллеру сообщили, что по городу ходят толпы рабочих и матросов с красными флагами, громят лавки и богатые дома, вопят о том, что война окончилась, и ищут выпивку и съестное, чтобы отметить это событие. Иногда, как донесли генералу, кое-где вспыхивают перестрелки — задавленные расстоянием хлопки слышны даже здесь в порту. Однако остановить происходящее уже не был способен никто.

Ледоколов, на которых можно было бы вывезти людей, в Архангельске оказалось три: «Канада», «Сусанин» и «Минин», причём последний, шедший в Мурманск, был отозван с половины дороги... Развернули его прямо в море, дали недовольному капитану приказ срочно взять курс на Архангельск, тот в ответ покачал осуждающе головой: «Пирует начальство, не знает, что делать», но приказу подчинился и развернул стальную громадину на сто восемьдесят градусов.

«Канада» и «Сусанин» в это время находились в Экономии [24], в шестидесяти километрах от Архангельска, на топливном причале, заправлялись там углём.

Команды на «Канаде» и «Сусанине» были ненадёжными — как, собственно, и на «Минине». Это знала и контрразведка, знали и Марушевский с Миллером, поэтому решили произвести замену, но команды на ледоколах, заправляющихся углём, не трогать, — да и столько людей не найдётся, чтобы заменить, — а вот команду на «Минине» сменить полностью, вплоть до кочегарки и машинного отделения. Иначе всем будет гибель.

А тут ещё «Чесма» — броненосец, способный несколькими залпами смести с земли и Архангельск, и Мурманск, — подняла на мачте красный флаг. Те, кто находился сейчас на пристани, крестились, думая о том, что было бы, если б на «Чесме» оставался запас снарядов, который находился там ещё совсем недавно. К счастью, запас этот успели выгрести. Иначе бы броненосец одним плевком снёс бы половину пристани и утопил запыхавшегося, тяжело хрипящего «Минина», лишь недавно закончившего разрубать своим корпусом ледовое поле, прилипшее к берегу.

Покидать Архангельск решили на «Минине» и военной яхте «Ярославна». Яхта тем отличалась от гражданских судов, что на ней стояли орудия и она при случае могла постоять за себя.

Автомобиль привёз семью Миллера: Наталью Николаевну — бледную, с тенями под глазами и скорбно сжатыми губами; дочерей и сына — сумрачного, неразговорчивого, угрюмо поглядывавшего из-под насупленных, плотно сведённых бровей на толчею, царившую на берегу. Генерал обнял жену, прижал её к себе.

   — Что происходит, Эжен? — спросила она едва слышно. — Что случилось?

   — Случилось то, что и должно было случиться, — ответил тот нервным дрожащим голосом, прижал её пальцы к своим губам, — судьба отвернулась от нас, Тата. — Он приподнялся, оглядел баулы, которые адъютант вынес из машины и рядком расставил на причале, проговорил облегчённо: — Слава Богу, вещей набралось немного.

   — Я взяла с собой только самое необходимое. И не больше того, Эжен. Как ты и велел.

   — Правильно, Тата, — одобрил действия жены генерал, — живы будем — наживём ещё, а если нас не будет, то и вещи не понадобятся.

В ответ Наталья Николаевна всхлипнула.

   — Не думала, Эжен, что прощание с Родиной будет таким скоротечным и страшным, — прошептала она.

   — Большевики прорвали фронт. Времени у нас в обрез. Между Архангельском и Красной армией — пустота. Есть места, где на триста километров нет ни одного нашего солдата, Тата.

   — Куда же они подевались? — тихо спросила Наталья Николаевна.

Наивный человек — Таточка. На этот вопрос можно было даже не отвечать, но тем не менее Миллер ответил — не стал кривить душой и сказал правду: