Тернистый путь

Через некоторое время притащили избитого Байсеита Адилева и бросили к нам. Его, оказывается, поймали на окраине города. А Абдуллу гоняли по улицам и, не переставая, избивали.

Одного за другим втолкнули в комнату еще нескольких большевиков, избитых, окровавленных. Особенно страшно было смотреть на Катченко.

Станица превратилась в чертово пекло. Восставшие казаки держали ее в своих руках. К дому то подъезжали новые всадники, то, подхлестывая лошадей, уезжали. Собравшиеся поглазеть тоже были не прочь пустить в ход кулаки. Дом окружили со всех сторон, заглядывали в окна, прижимаясь носами к стеклу…

Вот кто-то громко постучал в окно, мы оглянулись и увидели старика-казаха Килыбая. Трясясь от гнева, он грозил нам кулаками. Не расслышав, что он там кричит, я подошел к окну. Наши глаза встретились. Лицо его перекошено, как у шамана. Что-то в бешенстве кричит, размахивая своим костлявым кулаком. Несчастный!.. Несчастный!.. Я посмотрел на него и покачал головой: «Бедняжка, как тебя жаль…» Подскочило еще несколько казахов, тоже бранят нас и стучат кулаками в окно. Среди них сын торговца Басыбека. Больше всех достается Бакену и Байсеиту. Оказывается, батрак сына Басыбека, не получив обещанной платы, подал жалобу Бакену. Бакен и Байсеит вызвали к себе сына Басыбека и заставили его уплатить батраку 200 рублей. Вот он теперь и бранится больше всех.

Разве после этого Басыбек заступится за Байсеита, Бакена и их товарищей, членов совдепа!?..

Казаки легко захватили город. В случившемся обвиняли председателя совдепа Бочка, который знал о готовившихся событиях, но никого не поставил в известность. Если бы он вовремя предупредил большевиков о том, что казаки собираются поднять бунт, такого рокового исхода не было бы. Несмотря на то, что все члены совдепа арестованы, наш малочисленный отряд Красной Армии не сдался казакам, завязал с ними перестрелку. Но когда казаки схватили Бочка, он приказал красноармейцам прекратить перестрелку.

После полудня нас вывели на улицу и под конвоем погнали в другое место.

Толпа любопытных разглядывала нас. Многие радовались нашему положению, конечно, в первую очередь — богатые. Я заметил одну старую казашку, которая стояла у своих ворот, указывала на нас пальцем, приговаривая: «Слава богу!..»

Наконец нас пригнали к полуобгоревшему сараю и там заперли. Поставили у двери часовых-казаков. Казаки, еще вчера безвластные, сегодня стали хозяевами города. Особенно довольны казахские и татарские баи. Среди них куражится пьяный дурень Шарип Ялымов, размахивая револьвером.

В сарай приводили все новых и новых большевиков. Многие недоумевали: как могло случиться такое? Нежданно-негаданно. Возмущаются, ругают Бочка.

Вокруг сарая собрался народ. Здесь друзья и враги. Друзья ошеломлены, враги радуются.

Стали поступать вести от вольных людей. Первую новость сообщила жена товарища Павлова:

— Всех руководителей совдепа хотят расстрелять, всего двенадцать человек — восемь русских и четыре казаха.

Казахи — это Бакен, Сакен, Абдулла, Байсеит…

Затем другая новость: расстреляют шестерых, из них одного казаха. Затем опять: казачьи атаманы, городские богатеи и дворяне, собравшись вместе, решили расстрелять двенадцать большевиков.

В общем как бы то ни было, мы понимали, что дела наши плохи.

Наступила ночь. Мы улеглись спать, но заснуть было невозможно — не прекращался шум и какое-то движение.

Ночью пригнали еще несколько большевиков. Они рассказали, что казаки взяли власть в Омске, Петропавловске и Кокчетаве, расстреливают и вешают большевиков без суда и следствия и что к казакам присоединились чехословаки.

Кое-кто из наших пал духом. Одолевала тоска… Неужели, думаем, революция потерпела поражение? Неужели снова начнется старое, вернется царь?

К нам зашел главарь бунтовщиков, комендант города — офицер Кучковский.

— Расследованием ваших дел займется специальная комиссия. Мы арестовали вас временно. Так полагается при перемене власти. Скоро вас освободят… — успокоил комендант.

После его ухода мы узнали, что уже вынесен приговор расстрелять всех руководителей.

В сарае теснота, окон нет, только маленькие четырехугольные отверстия с решетками. Весь день дверь открыта, и нам видны вооруженные казаки-часовые.

Среди караульных я узнал моего бывшего учителя из Акмолинска Красноштанова.

В открытую дверь то и дело заглядывают то враги, то друзья. Друзья здороваются, подбадривающе кивают нам, передают что-нибудь поесть.

Где бы ни оказался казах, разве он может забыть о своей любимой еде — мясе и кумысе?

Понемногу мы начали успокаиваться. Обменялись мнениями. Радостного мало. Всем понятно, что дела наши плохи, и от этого сердце наполняется горечью и обидой — не смогли предусмотреть!

Я подошел к прислонившемуся к стене Бакену.

— Теперь нас расстреляют, — с грустью сказал он. — Но мы погибнем за правду, совесть наша чиста! Нас не забудут те, которые придут после… — Он обнял меня и продолжал: — Пусть погибну я, другие… Но ты должен остаться живым и написать об этом в газете, рассказать в книге нашим детям и внукам, за что мы отдали свою жизнь. Ты должен жить! — заключил Бакен.

— Брось, мы все должны жить. Мы благополучно вырвемся отсюда, — успокоил я его. — Нам предстоит еще много битв!

Сидим молча, ждем, размышляем. Как же могло случиться, что мы оказались в таком нелепом положении?

Никому достоверно неизвестно, действительно ли взбунтовались казаки только в Акмолинске, Омске, Петропавловске, или же поднялось восстание по всей России. В сарае нас собралось около ста человек — наиболее видные руководители и активисты совдепа. Рядовых большевиков держат отдельно.

Никто не знает, какая территория оказалась у врага, где еще сохранилась власть большевиков.

Стали вызывать на допрос. Первыми повели председателя совдепа Бочка и комиссара финансов Павлова. Привели их обратно быстро, расспросили только о делах и документах городских учреждений. Со всех сторон послышались вопросы:

— Что узнали?.. В чьих руках государственная власть?

— Мы сами толком ничего не знаем, — ответили они. Уже потом, подумав, Бочок предположил:

— Власть, должно быть, в руках эсеров. Наступила опять тревожная ночь. В сарае духота.

В полночь дверь открылась, и с шумом вошло двадцать вооруженных русских. Выстроились у двери и начали выкликать по списку. Сразу стало понятно, что вызывают в основном руководителей.

Читал список монархист Сербов, одетый в военное донской казак, по специальности — техник.

Он был одним из яростных противников большевиков, всегда выступал против нас на собраниях и митингах, которые проходили в Акмолинске перед установлением советской власти. Теперь в руках у него список обреченных большевиков. Он, как вонючий хорек, скрипя зубами, выкрикивает фамилии и ставит в строй. Чиркнув спичкой, чтобы убедиться, что перед ним не кто иной, как Катченко, он издевательски усмехнулся:

— Это ты, рыжеусый! А помнишь, как ты чуть мне глаза не выцарапал?!..

Вызвали больше сорока человек, поставили в ряд, окружили конвоем.

Небо безоблачное. Где-то высоко-высоко мерцают звезды, и от их дальнего света ночь кажется не очень тёмной.

Никто не в состоянии предположить, куда поведет нас «батыр» Сербов.

А Сербов продолжает хрипло выкрикивать приказания своему отряду. Конвой взял ружья наизготовку.

Голос Сербова загремел: «Ведите!»

И погнали нас неизвестно куда…

Город стал окутываться туманом, мрачный, темный. Кажется, что, затаив дыхание, лежит огромное животное. Ни звука, как будто все вымерло. И только мы, словно единственные обитатели, шагаем по пустынным улицам, окруженные казаками. У пешего конвоя ружья на изготовку, у конного обнаженные сабли поблескивают в свете звезд.

Идем и идем… Только слышно, как под ногами хрустит песок да похрапывают лошади. Все угрюмо молчат: и мы, и конвоиры. Кажется, что обе стороны напряженно следят друг за другом, в молчании точат клинки, и если кто-нибудь зазевается, так и вонзится в него нож по рукоятку.