Лучи из пепла

В августе 1952 года был освящен главный памятник жертвам атомной бомбы в Парке мира. Простой и красивый, он был сделан из серого гранита и напоминал по форме крышу старого японского дома. Однако надпись, высеченная на памятнике («Покойтесь в мире. Ошибка никогда не должна повториться»), тотчас же вызвала недовольство среди части населения Хиросимы. Многие считали, что эта надпись может быть истолкована как признание вины самих жертв атомной бомбы.

Одна рассерженная мать потребовала даже, чтобы имя ее ребенка было вычеркнуто из списка жертв, положенного под могильную плиту: ведь ее трехлетний сынишка не совершал никакой ошибки.

Чем больше восстанавливалась Хиросима, чем скорее нормализовалась ее жизнь, тем глубже становилась пропасть между «хигайся» (жертвами атомной бомбы) и остальным населением города. Дома и улицы вырастали на месте руин, но люди, пережившие «пикадон», по-прежнему оставались калеками, день ото дня теряя силы.

В 1947–1948 годах создалось впечатление, что больные лучевой болезнью постепенно выздоравливают. Число преждевременных родов уменьшилось. Исследования семени показывали, что бесплодные мужчины стали снова способны иметь детей, «келоиды» заживали, процент гемоглобина у людей, страдавших анемией и общей слабостью, вновь приблизился к норме. Не только официальные пропагандисты оккупационных властей, но даже некоторые японские врачи поспешили сделать из этих фактов неоправданно оптимистические выводы. Во всем мире опять распространялась легенда, будто сбрасывание атомных бомб на Японию едва ли имело существенные последствия для здоровья людей.

Укоренению этого ошибочного мнения немало способствовала американская цензура. С 1952 года цензура соответствующим образом препарировала не только газетные статьи, радиопередачи и книги, упоминавшие об атомной бомбе, но и публикации японских ученых.

Упорная политика «засекречивания» последствий атомной бомбы (она проводилась и в самой Америке) приводила к весьма плачевным результатам. Уже 14 октября 1945 года специальное подразделение американской армии под командованием полковника Мэйсона закрыло Армейский госпиталь для изучения и лечения атомных болезней, оборудованный в Удзина, неподалеку от Хиросимы, на бывшей прядильной фабрике, и конфисковало все оказавшиеся налицо научно-исследовательские материалы. Японским врачам, которые всего лишь месяц назад создали эту первую в мире клинику лучевых болезней, было предложено немедленно возвратиться в Токио. Правда, им удалось спасти большую часть своих записей. На основе этих записей они, собравшись в уединенном курортном городке в горах Хаконе и воспользовавшись помощью соответствующих специалистов, за несколько недель составили обстоятельный доклад, который затем собственноручно отпечатали на небольшом печатном станке. Так 30 ноября 1945 года в Японии появилось первое специальное исследование о последствиях атомного взрыва для здоровья людей. Однако «появилось» оно лишь в кругах специалистов, где его тайком передавали из рук в руки, наподобие нелегальной листовки. Возможно, именно поэтому указанный доклад японских врачей никогда не упоминался в подробном списке трудов, составленном американской АБКК. В октябре — ноябре 1945 года в клиниках Хиросимы, занимавшихся с августа 1945 года изучением последствий «новой бомбы», появились специальные американские подразделения. Они конфисковали не только анатомические препараты, полученные учеными после резекции трупов жертв атомного взрыва, но даже научный фильм, который профессор Тамагава демонстрировал при вскрытиях в госпитале почтовых служащих, и около двадцати портретов больных лучевой болезнью, сделанных художником Моя с натуры. Тамагава вспоминает, что ему запретили говорить о своей работе даже с американцами, кроме тех случаев, когда последние докажут, что они облечены специальными полномочиями.

Американская политика запретов сильно обескуражила японских ученых. Во времена, когда в стране господствовала собственная военщина, они считали, что отношение к научным исследованиям на Западе является образцом демократии. После капитуляции Японии они надеялись получить наконец свободу творчества. А вместо этого части из них было запрещено проводить исследования и публиковать свои труды, и притом в еще более категорической форме, чем во времена военной диктатуры. На одном из чрезвычайных заседаний, созванном в 1946 году министерством просвещения, д-р Нисина — всемирно известный исследователь в области ядерной физики, ученик и помощник Нильса Бора — сказал, обращаясь к двум представителям штаба Макартура: «Мы не. собираемся исследовать способы создания и применения атомной бомбы. Мы хотим только одного — изучить последствия атомной бомбардировки Японии и тем самым внести свой вклад в мировую науку».

Гораздо резче поставил вопрос профессор Цудзуки, занимавшийся лучевой болезнью: «В ту минуту, когда я говорю здесь перед вами, в Хиросиме и Нагасаки люди умирают от новой, «атомной» болезни, загадка которой еще не решена. До тех пор пока мы лишены возможности докопаться до истины, врачи не будут знать, как лечить своих больных. Нельзя наложить запрет на изучение какой-либо болезни, нельзя запретить публикацию научных трудов по вопросам медицины. Это… противоречит всем законам человечности».

Правда, в последующие годы политика строжайшего засекречивания биологических и медицинских исследований японских теоретиков была несколько смягчена. Но, несмотря на это, ученые, пришедшие к пессимистическим выводам, не осмеливались публиковать свои работы. Профессор Дзан Ватанабэ из университета Хиросимы, например, продержал свой обширный труд об одной из групп жертв атомной бомбы до конца оккупационного режима. По его словам, американские власти заявили ему: «Мы не запрещаем никаких научных публикаций. Но, если мы сочтем, что ваши научные труды могут нанести ущерб оккупационному режиму, мы предадим вас суду военного трибунала. Извольте с этим считаться».

В результате до конца оккупации, то есть до 1951–1952 годов, даже в самой Хиросиме не было известно ничего определенного о характере хронических проявлении лучевой болезни, а также о природе более поздних заболеваний, с той или иной степенью вероятности приписываемых действию «бомбы». А ведь тысячи больных долгие годы страдали от последствий «пика-дона». У многих — но далеко не у всех — болезнь сразу же принимала острые или ярко выраженные формы. У них находили лейкозы (рак крови), язвы во внутренних органах и поражения глаз, то есть заболевания, которые почти наверняка объяснялись действием радиоактивности.

Однако у еще большего числа жителей Хиросимы, переживших атомный взрыв, заболевания носили гораздо менее выраженный характер. Эти больные жаловались на частые головокружения, головные боли, тошноту, быструю утомляемость. Самые, казалось бы, обычные и безобидные болезни становились у них хроническими. Если такой больной простуживался, то ему требовалось, к примеру, гораздо больше времени для выздоровления, чем обычно; а если он получал травму, раны заживали у него дольше, чем у других. Ситуация была такова, что около семидесяти тысяч человек, находившихся 6 августа 1945 года в пределах трехкилометровой зоны вокруг эпицентра взрыва атомной бомбы, потеряли значительную часть своей жизненной энергии и способности восстанавливать силы.

Господин Уэмацу — отец «девушки с палочкой» — был одним из тех, кого поразило это труднораспознаваемое заболевание. Он занемог сразу после «пикадона» и все не выздоравливал.

В конце концов Уэмацу, у которого атомная бомба отобрала и источник его существования — кузницу, и здоровье, окончательно слег. И семнадцатилетней Токиэ пришлось подумать о куске хлеба для себя и своей семьи.

Она рассказывает:

«В один из зимних дней, когда шел сильный снег, я отправилась в бюро по найму… Ожидая своей очереди, я дала себе торжественную клятву, что больше не буду «избалованной младшей дочерью». В первой же мастерской, куда меня направили, я получила отказ. Во второй мне сказали: «Мы не принимаем на работу калек». В третьей спросили: «Рекомендации есть? Стаж работы есть? Нет? Тогда вы нам не подходите!»