Пусть умрет

      Гладиатор приблизился, приподнял отважного воина за плечи и обвел трибуны взором...

      И вдруг... О чудо!

 – Жизнь! Император дарует ему жизнь!

 – Вы поглядите, каков счастливчик!

 – Да, да! Чудо! Он был уже в царстве Плутона!

 – Gloria magna Caesar! [13]

 – Stantes missi! [14] – вскричал распорядитель игр.

 – Stantes missi, stantes missi... – покатилось по рядам...

      Миновало два тысячелетия...

      Вернулась на место крыша ангара, стих клекот стервятников, да и сами они куда-то бесследно исчезли.

      Пропал средиземноморский зной, а следом и дневное светило. В воздухе еще витал едва уловимый южный аромат, приготовленной неизвестным гениальным парфюмером из тончайшей смеси цветущего гибискуса, дикорастущей розы и морской волны, сохранившийся каким-то сверхъестественным образам. Но запах был ничтожно слаб и быстро таял. Через четверть часа даже собака вряд ли учуяла бы его.

      Луна щедро проливала серебряную лаву на крышу ангара,  хлебной булкой вздымающегося из чащи лесочка, сохранившегося каким-то чудом в непосредственной близости от столицы.

      Внутри было комфортно – не жарко и не холодно. Установки климат-контроля исправно выполняли свою работу...

      В свете прожекторов на рыжей песчаной арене поединок гладиаторов нового времени близился к развязке.

      Один из них оказался заметно слабее и был на исходе сил. Он едва успевал отражать удары, отступая к краю арены.

      Звенела сталь.

      Бесновалась публика на трибунах.

      Наконец, обессиленный воин не выдержал бешеного натиска и упал на колени, а его более удачливый сегодня противник, тяжело дыша, навис над ним с занесенным мечом. Запрокинув голову, он устремил свой невидящий взор на зрителей, чьи бледные в свете прожекторов лица казались застывшими белыми масками.

       «Жизнь или смерть?» – казалось, вопрошал он.

 И вдруг непонятно откуда донесся гул. Сначала он был слаб и еле слышен:

 – Хо-о-ок хабет, хабет... Иугула! Иугула!– катились по ангару слова на неизвестном языке. Звук эхом отражался от стен, множился, с каждым мгновением набирая силу, пока не стал исполинским.

      Маски пришли в движение, испуганно оглядывались по сторонам. Слова помимо их воли возникали сами собой и звучали все громче и громче!

      И не было здесь никого, кто смог бы даровать поверженному жизнь...

      И не было здесь никого, кто совершил бы чудо и выкрикнул в последний момент спасительное:

 – Stantes missi!

      Гладиатор отвел голову обреченного в сторону и сверху вниз вонзил меч...

      Максимов закончил свой рассказ.

 – Впрочем... это всего лишь моя фантазия. А что же было дальше, на самом деле? – спросил он заворожено внимавшую ему Алёну.

 – Дальше?.. – ответила она рассеянно, все еще находясь во власти его рассказа. – А дальше Вика рассказала, что все вскочили… Там человек триста было, не меньше. Как в театре. Все поверили, что это действительно спектакль. А беднягу быстро утащили с арены. Опять выскочил массовик-затейник…, ну, пингвин тот, и начал лапшу на уши вешать. А потом... Представляешь?! Выходят на арену оба гладиатора и раскланиваются. Живехонек оказался убиенный. Ну, публика, не поймешь: не то в восторге не то наоборот – разочарована. А эта Викина подружка, Инна, с садистской улыбочкой шепчет ей в ухо: «Жаль, что это театр». А Вика ей: «Ты в своем уме?!». Декаданс, короче.

 – Ну-ну...

 – А теперь самое главное: Вика сказала, что она очень хорошо запомнила обоих гладиаторов – ну тех, которые сражались. Ты знаешь – она абсолютная абстинентка. Даже конфеты с ликером и те не употребляет. Наверное, только она единственная там трезвая и была. Говорит: один из них был тот, что дрался, а второй похож... это да... тоже восточного типа, но не тот, – закончила свой рассказ Алёна.

 – Она уверена? – спросил Максимов.

 – Клянется, что предъявили другого.

 – А она клип или фотки пробовала сделать?

 – Ты что! Снимать было строжайше запрещено. Охрана пасла конкретно. Попросили все телефоны сдать, хотя... Вика говорит, что происходящее фиксировалось тремя или четырьмя профессиональными видеокамерами, установленными по разные стороны от арены и на верхних рядах под крышей.

 – Общий план, понятно... Ну и?

 – Это я тебя спрашиваю: ну и! Что ты-то об этом думаешь?

 – Думаю, наверно, то же что и ты. Не исключено, это и было запланировано как спектакль – жестокий, но спектакль. Но что-то там пошло не по сценарию – чуваки озверели, и в горячке один прикончил другого. А почему бы и нет? В состоянии аффекта. Так что, увы, скорее всего это была не игра и не кетчуп. Это была самая настоящая кровь, к тому же человеческая, с эритроцитами и лейкоцитами. И лилась она из настоящих, а не бутафорских ран.

 – Ты хочешь сказать, что тот труп оттуда?

 – А что ты видишь в этом невозможного?

 – Если так – нужно срочно...

 – Бесполезно, Алёна, бесполезно. Думаю, доказать что-либо вот так сходу не удастся.

 – Это почему еще? Столько свидетелей.

 – Свидетелей чего?

 – Свидетелей убийства.

 – Какого убийства? Свидетелям показали живехонького- здоровехонького актера, который играл гладиатора. Никто и не усомнился.

 – Но Вика же сказала, что не тот. 

 – Ей показалось.

 – А убитый в озере, в конце концов? – в голосе Алёны проскочило отчаяние.

 – В заливе, – поправил ее Максимов.

 – Хорошо – в заливе... Не цепляйся к словам. Какая, собственно, разница?

 – А убиенный – из другого спектакля, дорогая.

 – Как из другого?

 – А вот так! Ведь сразу же возникает вопрос: какое, простите, отношение имеет какой-то неопознанный труп, найденный где-то на другом конце Москвы, в каком-то заливе, к вечеринке, на которой ничего, собственно, не произошло? Смотри – никто, кроме твоей Вики, так ничего и не понял, так? Так. Насколько нам известно, никто в милицию не обращался с заявлением типа: уважаемые граждане милиционеры, тогда-то и тогда-то на моих глазах произошло убийство. И так далее, и тому подобное. Так?

 – Ну, так.

 – Вот видишь, Алёна... И потом – мало ли трупов находят каждый день. Повторяю – он не опознан! А не опознан, значит, его вроде бы и не существует. В юридическом смысле, разумеется. Никто не разыскивает, никто не подает в суд, никто не требует наказать виновных в смерти брата, свата, друга. Никому до него нет дела кроме государства. А оно действует абсолютно формально и стереотипно: возбуждено уголовное дело, потому как физически труп существует. Это все равно, что неизвестный солдат. Для государства проще воздать ему почести, чем найти и наказать виновных.

 – То, что ты говоришь, ужасно, Алик.

 – Такова суровая правда жизни, Алёна, – успокоил девушку Максимов. –  Но ты не огорчайся – не все еще потеряно.

 – В каком смысле?

 – Ну… найдется какой-нибудь въедливый журналист, которому по ночам плохо спится, он теряет аппетит, теряет вес и мается, пока не произведет «раскопки».

 – Уж не ты ли?

 – А почему бы и нет? Я оказался замешанным в это дело.

 – Это я, что ли тебя замешала?

 – И ты в том числе. Кроме того, не забывай, что теперь прослеживается связь с найденным мечом! Поэтому извини, дорогая, но мой долг труженика пера и чернил не позволяет оставаться в стороне, когда дело об убийстве захлопывается на самом интересном моменте и хладнокровно кладется на полку. А там – пыль, одна только пыль. Тонны пыли... В конце концов, помимо журналистского есть еще и гражданский долг! Не станем же мы равнодушно наблюдать...

       Тут Максимова понесло и несло бы еще долго, если бы его не остановила Алёна.

 – Максимов, – строго сказала она, – хватит трепаться. Смешно, ей богу!

 – Разве? А когда будет не смешно?