Unknown

– Что вам угодно? – надменно спросил Рене.

Господин растянул губы в улыбке довольно наглой.

– Я хотел всего лишь передать поздравления вашей светлости с отменным ударом. И выразить восхищение…

– Что-то ещё?

– Это всё, ваша светлость.

– Тогда ступайте.

Господин поклонился и захромал прочь.

– Что тебе до него? – спросил Рене, снова поворачиваясь к Клод.

– Однажды он расспрашивал меня о Жанне и вёл себя очень странно. Говорил – и сам кое-что знает, но не сказал что именно… Он испугал меня.

Рене озадаченно посмотрел вслед колченогому. Нужно будет выяснить у Шарло, что это за господин. И, если понадобится, потребовать объяснений…

– Я разберусь, – повторил он, но уже с угрозой.

* * *

Ла Тремуй наслаждался. Запечённые в мёде яблоки отдавали приятной кислинкой и хорошо дополняли оставшийся во рту привкус от великолепного мяса и овощей. А вино, с бархатным оттенком Сомюрского винограда, ещё бродило молодостью прошлогоднего лета и приятно освежало после жары и пыли, налетевшей с ристалища.

Там без увечий всё-таки не обошлось. Какой-то рыцарь из тех, что называли себя странствующими, только что неудачно вылетел из седла. Его как раз приводили в чувство, и король, раз уж вышла такая заминка, пожелал отобедать.

– В моём шатре есть отличное вино, – шепнул Ла Тремуй архиепископу Реймса. – Не угодно ли будет вашему преосвященству его попробовать?

– Бургундское? – тонко улыбнулся архиепископ.

– Увы, – развёл руками Ла Тремуй. – Сегодня здесь всё Анжуйское.

И оба понимающе переглянулись.

Это взаимопонимание сразу задало дружественный тон предстоящей трапезе. Архиепископ принял приглашение и отпустил своих людей, а Ла Тремуй отправил вперёд секретаря, чтобы добавить ещё один прибор. До шатра министра было рукой подать, но через несколько шагов Ла Тремуй вдруг озаботился состоянием покалечившегося рыцаря и, попросив его преосвященство подождать, пожелал лично справиться обо всём у хромого господина, который шел как раз со стороны лекарского шатра. Архиепископу ничего не было слышно, но, судя по всему, господин очень обстоятельно описал состояние пострадавшего, и было оно не слишком хорошо, потому что назад Ла Тремуй вернулся с лицом, крайне озабоченным.

– Как близко вы всё принимаете к сердцу, – заметил святой отец. – Неужели дело так плохо?

– Да, неважно.

Ла Тремуй потёр рукой подбородок. Задумчивость не покидала его до самого шатра, но на пороге оцепенение спало, и министр сделал широкий приглашающий жест.

– Всё-таки, ваше преосвященство, как бы плохо ни было ближнему, это не повод, чтобы отменять насущное. Думаю, кушанья нас совсем заждались. Бедняге окажут помощь лекари, а мы вряд ли поможем ему скорбью и голоданием.

Архиепископ, на всякий случай перекрестился и возвёл глаза к небу. Вечные болезненные слёзы в них сейчас оказались кстати.

– Вы правы, дорогой Ла Тремуй. Скорбный человек сам себе притягивает беды, а нам с вами хватит и тех, что уже были.

– Аминь, – уважительно подхватил Ла Тремуй, беря архиепископа под руку.

Пока слуги подносили господам кушанья, разговоры в шатре в полной мере оправдывали желание собеседников не притягивать беды. Но, когда после десерта Ла Тремуй всех отослал, архиепископ вдруг тяжело вздохнул.

– Как всё же отрадно сегодня видеть сражения, не приносящие смерти. Радостные лица, весь этот праздник… Мы так давно ничего подобного не видели.

– К чему же тогда этот тяжелый вздох, раз всё так хорошо? – заботливо поинтересовался министр.

– Боюсь обмануться, дорогой Ла Тремуй. Кто-то готов безоговорочно предаться веселью, но я – служитель Господа нашего – я обязан смотреть намного дальше и предугадывать волю Его… Мне известно ваше страстное желание примирить герцога Филиппа и нашего нового короля. И господин де Савез, навещавший Реймс совсем недавно, тоже показался мне человеком крайне миролюбивым. Думаю, совместными усилиями, вы были бы способны склонить своих сюзеренов к голосу разума и подтолкнуть их к возобновлению переговоров. Это могло дать нам перемирие, вроде того, которое было во времена правления Шарля Безумного, упокой Господь его страдающую душу.

Ла Тремуй опустил глаза.

– Несомненно, – сказал он.

И замолчал.

Архиепископ выждал немного, потом удивлённо поднял брови.

– И это всё, что вы можете сказать?

– Это всё, что я могу, – скорбно откликнулся Ла Тремуй. – Влияния, которым я пользуюсь при дворе явно не хватает, иначе переговоры уже велись бы.

– Но мне показалось, его величество настроен более миролюбиво, чем его окружение. И кому, как не вам, помочь ему найти направление для миролюбия.

Ла Тремуй покачал головой.

– Его величество связан по рукам и ногам. Вы же видите, что происходит – эта Дева стала священной орифламмой для войска. Король всем ей обязан, и пока она возле трона мы не перестанем воевать.

Архиепископ перекрестился.

– Вы в шаге от ереси, сын мой.

– В чём же ересь?

– Нельзя сравнивать человека смертного со святыней.

– Но разве все здесь не считают Деву Божьей посланницей?

Архиепископ неопределённо повёл плечами.

– Мне известен только один, признанный Церковью, Божий посланник. Но Иисус, идущий к людям, не держал в руках меч и не просил дать ему войско, чтобы прогнать римлян из Иудеи. Сила Божьего слова – вот единственное оружие посланников Его. И жертвенность!

Ла Тремуй поднёс кубок с вином к губам, чтобы скрыть усмешку.

– Боюсь, в нашем случае о жертвенности речи не идёт. Жанна будет требовать от короля войны, потому что иначе ей придётся оставить двор и возвращаться в свою деревню.

Архиепископ огорчённо кивнул.

– О, да, она уже не уйдёт. Но разве так обязательно возвращаться именно в деревню? Пожалованное дворянство даёт право служить королю на каком-то ином поприще, не только на военном. К примеру, она могла бы посвятить себя церкви. Это тоже жертва.

– То есть, уйти в монастырь? – насмешливо спросил Ла Тремуй. – А как же слава? И все эти бароны и герцоги, которые сегодня склоняли перед ней свои копья? Папой римским ей не стать, а кто склонится перед монахиней? Нет, с этой стороны чудес не ждите… Но, как бы это ни противоречило моим предыдущим словам, я всё же скажу, что нам упрямство Девы только на руку.

– ???

– Вы слуга Господа, а я дипломат, ваше преосвященство. То есть человек, для которого руководствоваться настроениями сегодняшнего дня тоже непозволительная роскошь. Когда королю потребуется совет, я должен его дать, опираясь на холодный, трезвый расчёт, с учётом очень далёких последствий. Надеюсь, вы тоже заметили кое-какие перемены в настроении его величества?.. Вы ведь понимаете, о чём я, да? И, казалось бы, нет ничего проще именно теперь намекнуть… указать на разницу… Уж если король засомневался… а он, судя по всему, действительно засомневался… и как раз в момент наивысшего просветления, после коронации, которая утвердила перед всем светом его, и только его неразделимую связь с Господом, торопить события уже не стоит. Всё должно устояться и остыть… Уход Девы – неважно куда, назад в деревню, или в монастырь – создаст массу проблем для всех, и для Церкви в том числе. И начнутся эти проблемы с массового паломничества к месту её обитания. Вы сами могли видеть, с каким восторгом встречают её простолюдины. Одно её слово, и они начнут в огонь прыгать. Но сейчас Жанна, как-никак, всё же ограничена в действиях – во всяком случае, мы можем их контролировать. Однако вдали от двора, предоставленная сама себе… Не знаю… Это мы с вами, сидя здесь, можем допускать, что слишком впечатлительная девушка просто заблуждается относительно голосов, которые, якобы, слышит. Допускать и возносить Господу хвалу за то, что её заблуждения пришлись так кстати. Но для черни двух мнений нет! Впечатлительная или просто глупая – им безразлично. Они хотели чуда и получили… Для них она уже почти святая…