Финская война. Бастионы Лапландии

Преодолев болото, мы вышли к узкому перелеску, протянувшемуся от подножия крутобокой сопки почти до самого спуска к берегу озера Кимаярви, где наткнулись на лыжню. Финские лыжи намного шире и потому удобнее при движении по рыхлому снегу. Но и лыжня их заметно отличается от нашей.

— Успели, — произнёс я, пытаясь отдышаться.

— Так точно, товарищ старшина, лыжню чуть припорошило, да и следов от волокуши не видать, — подтвердил запыхавшийся красноармеец Рышков.

Разделив отряд, я отправил Алексея в паре с ещё одним бойцом к подножию сопки, чтобы не дать финнам уйти в лес.

— Лёша, выбери позицию повыше, на склоне. Как появятся, берёте на прицел замыкающих в цепочке основной группы. На нас первый и второй…

— А головной дозор? — удивлённо перебил Алексей.

— А головной дозор пусть паникует. Далее. После залпа затаитесь, не светите позицию. Они с ходу не определят, залягут и станут отстреливаться, потом расползаться начнут. Вот тут смотри, как поднимется кто, бей. А мы головным дозором займёмся. А там, глядишь, и наши подоспеют.

— А если нет? — с тревогой спросил один из бойцов.

— Если нет, они назад отойдут и попытаются уйти через сопки. Сядем на хвост. Главное запомните: мы охотники, они жертва. Каждый из вас стоит трёх финских егерей. Тогда всё получится.

Расположившись шагах в десяти друг от друга, мы со вторым бойцом укрылись за стволами вековых сосен на самом краю каменистого кряжа, поросшего лесом и заметённого глубокими непролазными снегами, в нескольких шагах от финской лыжни.

— Запомни, солдат, выстрел и гранату швыряй в головной дозор. Они, я думаю, рядом с нами тормознут, своим маякнуть, мол, чисто.

Разложив по нотам партитуру предстоящего боя, я посмотрел на небо. Заиндевело поблёскивали пламенные звёзды, облизанное ледяными ветрами озеро безжизненно искрилось в сиянии полярной луны. Её точёный серп светил из-за правого плеча — удачней не придумаешь. Ну с Богом, товарищ Сталин.

Спустя всего пару минут, от противоположной опушки отделились две бледные тени в маскхалатах и резво двинулись в нашем направлении. Не дойдя до нашей лыжни шагов тридцать и наскоро оглядевшись, один боец обернулся и замахал рукой, второй, припав на колено, взял автомат наизготовку. «Торопятся. Неужели погоню почувствовали? Хорошо бы. Главное, чтобы нас не учуяли», — пронеслось в мозгу.

Появилась основная группа. Когда они достигли середины болотца, я тихо скомандовал: «Цельсь!» И через три секунды: «Пли!» Словно эхо раздались слева ещё два выстрела. Свинцовой плетью стеганула по стволам сосен ответная автоматная очередь и тут же захлебнулась в оглушительных разрывах брошенных нами гранат. Оба бойца головного дозора неподвижно замерли в неестественных позах. Основная группа залегла, в троих попали. Мой боец, Костя Кузнецов, сидел, прислонившись спиной к дереву, держался за правое плечо и тяжело дышал. Видно, зацепили, когда гранату бросал.

— Как ты? — спросил я коротко.

— Стрелять не могу, плечо горит, — тихо отозвался Костик. — Я гранату приготовлю себе. Если что…

— И думать забудь! Отобьёмся! Рану зажми, — уверенно подбодрил я парнишку.

Постреляв с полминуты, финны попытались отойти к лесу, но только поднялись, как мы открыли по ним интенсивный огонь. Они снова залегли. И вдруг позади них ударил пулемёт и раздались резкие хлопки винтовочных выстрелов. Обезумевшие люди в ужасе заметались по открытому пространству, ища спасения, но укрыться им было абсолютно негде. Падая, резко вскрикивали ужаленные свинцовыми осами суровые финские воины. Когда через пару минут огонь начал стихать, я, сложив руки рупором, громко крикнул:

— Прекратить огонь!

В ответ, через болотце, через стоны раненых донеслось:

— Кто такой?

— Старшина Телёба. Командую операцией, — и уже обращаясь к солдатам противника: — Воины Суоми, предлагаю сдаться! Гарантирую жизнь!

В ответ раздались автоматные очереди и одиночные выстрелы. Оба наших отряда, перезарядившись, открыли ураганный огонь по огрызающимся финнам, неумолимо сжимая клещи ударных групп. Когда, казалось, уже некому было сопротивляться и противник уничтожен, раздался крик:

— Русский, не стреляй! Сдаёмся!

— Встать! Руки вверх! Оружие в сторону! — громко скомандовал я.

Из снега неуверенно стали подниматься деморализованные финские солдаты. Отшвырнув в сторону оружие, они с трудом подняли руки. Все трое были ранены. Взяв автомат наизготовку, я вышел навстречу.

— Ещё есть? — крикнул я.

— Только убитые и командир без сознания, — ответил один из пленных.

Из леса уже спешили бойцы группы преследования. Подбежали и мои ребята.

— Все целы? — спросил я, обращаясь ко всем разом.

— Да! Так точно! — ответили несколько голосов.

— Парни, там Костика зацепило, заберите, — обратился я к своим бойцам.

— Что с ним, товарищ старшина? — взволнованно произнёс Рышков.

— Плечо, грудь… Тяжёлый. Перевяжите хорошенько и на волокуши финские грузите.

— А с этим что делать? — спросил второй боец, поведя дулом винтовки в сторону лежащего на волокуше финского офицера.

— А щас я ему билет в ад прокомпостирую и освободится транспорт, — грозно пробасил подошедший пулемётчик с «дегтярём» на плече.

— Верно, боец. Там ему самое место. Только… — я сделал паузу, — не будем мы, воины рабоче-крестьянской армии, зверям уподобляться, раненых добивая. Пусть пленные на руках тащат.

Пленные, соорудив из лыж погибших соотечественников некое подобие санок, погрузили на них своего командира. В это время красноармейцы собрали оружие, амуницию и лыжи, поснимали с убитых маскхалаты, обувь и все тёплые вещи.

Когда бойцы принесли раненого Костика, отряд тронулся в обратный путь, оставив тонуть в полярных снегах полураздетые изжаленные пулями мёртвые тела финских солдат… Впереди шли бойцы гарнизона, следом тащились пленные финны, мы замыкали шествие, поочерёдно впрягаясь в волокушу с раненым товарищем. Я подозвал одного из пленных.

— Как зовут?

— Илмари, Илмари Майланен.

— Откуда русский знаешь?

— В приграничье живу давно. Лес валю.

— Лесоруб. Пролетарий, значит! Что ж ты против нас воюешь? Мы же пришли освободить вас от ига капиталистов.

— Вы на нашу землю пришли с оружием. Кто ж не будет свой дом защищать?!

— Вы тоже лет двадцать назад пытались у нас Ухту оттяпать, всё хотели там независимое Северокарельское государство создать.

— Так то ж белые, я с ними ещё в восемнадцатом году сражался. Всю семью потерял. Жутко вспоминать, финны с финнами резались, расстреливали пачками, а потом в лагерях голодом морили.

Вскоре мы пересекли болото, и мне пришлось подозвать одного красноармейца из головной группы в помощь своим отставшим ребятам. Отряд заметно растянулся, и тут финн, с которым мы разговаривали, стремительно бросился в густой заснеженный кустарник по левую руку. Поравнявшийся со мной, боец гарнизона шустро вскинул винтовку и передёрнул затвор. Я положил руку ему на ствол и опустил вниз дуло трёхлинейки.

— Уйдёт же, товарищ старшина! — с горечью вскрикнул боец.

— Ничего, пусть уходит.

— Так они же наших… в госпитале… — возразил он, задыхаясь от возмущения.

— Не резал он. Видел, на остальных, почти на всех, маскхалаты кровью забрызганы? А у него только пятна от ран на руке и на бедре… Но не это главное.

— А что?

— …Потом, боец. Некогда.

По возвращении не удалось мне избежать объяснений с особистом. Несмотря на то что комполка лично объявил благодарность мне и моим бойцам, всё равно прицепился, зараза.

— Скажите, Михаил Семёнович, как это вы, красный командир, девятый год в РККА и вдруг врага отпускаете? Откуда такое преступное милосердие к белофинским бандитам? А разговаривали вы с ним о чём? Может, он вас завербовать пытался?

— Ну вы уж хватили, товарищ старший лейтенант государственной безопасности. Как может милосердие быть преступным? Оно либо есть, либо нет его.